Решением районных властей отца переместили в другое село, Раксоляны. Там отец должен был создавать колхоз «Червоный интенсивник». Это село, как и Кологлея, находилось на берегу Днестровского лимана, но с другой стороны районного центра. Наше имущество перевозили на повозках. Да имущества-то было, как говорится, «кот наплакал». Две кровати, фанерный шифоньер, окрашенный жёлтой краской, деревянное корыто для стирки белья, корыто для теста. Ко всему этому – несколько чемоданов с одеждой. Родители не обзаводились вещами, так как считали, что через пару лет отец вернётся на завод, откуда был направлен на село. Да чего греха таить – денег в семье не было. Зарплата у отца была очень мала.
Сёла находились друг от друга на расстоянии до десяти километров. Поселились мы в таком же доме, в каком жили в Кологлее. Отличались дома только дворами. В прежнем селе дом находился на территории колхозных производственных помещений, а здесь был двор, в котором был ещё один крохотный домик-землянка, в котором жила семья в количестве семи человек. Землянкой домик назывался не потому, что он был в земле, а потому, что он был бесчердачным. Крыша была выполнена из брёвен, площади между которыми были заполнены чамуром с деревянными основами. Чамур – это смоченная земля, хорошо перемешанная с соломой. Кровлей служила та же глина, замешанная с конским навозом.
В семье Цубенко был мальчик Грыцько, который был моим ровесником. С ним я очень скоро подружился, и он меня посвящал в дела, о которых я не знал. Например, от него я узнал, что если свинка на свинку запрыгивает, то скоро появятся маленькие поросята, а если бык забирается на корову, то скоро будет телёнок или два. А если папа с мамой штрикаются, то появится братик или сестричка, но не скоро. Для меня это было откровением. Спустя полтора года мой товарищ поставил меня в очередь из однолеток, которая собралась между колхозным инвентарём, всевозможными подводами и косилками. Старшие, восьмилетние ребята, скручивали цигарки (сигаретные самокрутки), разжигали их, и давали каждому мальчишке из очереди сделать одну затяжку, что мои пятилетние ровесники выполняли со знанием дела. Всё было налажено, пока не дошла моя очередь. Я видел, как курил мой отец. Почему-то думал, что все взрослые курят. Я был убежден, что когда буду взрослым, обязательно буду курить. В играх, где нужно было показать, что я взрослый, я скручивал какой-то листик бумаги, а при отсутствии оного – сорванный листик с куста, и с важным видом брал его в рот. Когда мне сунули в рот цигарку, я не знал,что с ней делать, а когда старшие прикрикнули на меня: «Давай быстрей, ты не один!», я понял, что от меня ожидают каких-то действий. Но каких – я не знал. Решил, что нужно подуть. Подул с такой силой, что дымящийся табак вылетел из бумаги и разлетелся по большой площади на траве. Оплеуха старших не заставила себя ждать. С рёвом я убежал домой. Старшие и ровесники быстро разбежались, боясь возмездия работающих невдалеке колхозников.
Однако курить я всё-таки научился не без помощи Грыцька. Нет, не потому, что не мог без курения жить. Наоборот. Курить было противно. Но у меня, видать, гены отца не спали. Я ещё с тех лет переживал, когда кто-то что-то умеет, а я не умею. Мне кажется, что у отца была эта черта ярко выраженная. Он мог что-то покрасить с хваткой настоящего маляра, починить что-то из мебели, как столяр, в эвакуации он меня научил починять, подшивать валенки, на обувь ставить набойки, латки, как настоящий сапожник. Там же он руководил артелью металлистов со знанием дела, хотя сам металлистом никогда не был. Может быть, я уже тогда взял эту черту характера отца осваивать то, что хотел освоить. Я вытряхивал из махорочных пачек отцовского запаса махорку, не вскрывая пачку. Грицько у своего отца брал листики табака, которые тот выращивал на огороде, а затем сушил. Я этот табак ножницами резал. Двух-трёхдневный запас табака и махорки хранился в сарае.
Курили мы до тех пор, пока мой брат не накрыл нас на горячем, когда под стогом соломы застал нас курящими. Брат угрожал мне, что расскажет отцу, но не рассказал. Очевидно, потому, что я знал многие его проделки и часто выручал его, когда ему грозило наказание. Когда отец его бил, а это бывало, я начинал так орать, что мать просила отца прекратить порку. Однако курить я всё-таки бросил.
Свободное копирование
