Дневники (1825-1826) - 123

11 февраля/30 генваря

11 февраля/30 генваря... Во втором часу зашел за мною молодой соотечественник мой Д<авыдов>, воспитывающийся на казенном иждивении в Лондоне, и мы отправились к квакеру Аллену, на дачу его за город или, лучше, в предместие оного. До city дошли мы пешком, а оттуда за 7 шил<лингов> взяли фиакр и два раза заплатили за мостовую.

Давно уже желал я видеть квакерское семейство и домашнее хозяйство оного. Аллен принадлежит к числу немногих просвещенных друзей человечества, посвятившего жизнь свою богу и людям. Богатство его не мешает ему давать лекции астрономии и химии в лондонском училище квакеров, учреждать и содержать школы для бедных крестьянских детей в Линдфильде, делать наблюдения за движением тел небесных и подряды для нескольких десятков аптек в городе; счастливить свое семейство; быть счастливым ласками внучка своего, которого принял он из рук умирающей матери.

В три часа звал он меня к себе обедать, и я приехал вовремя. Нас ввели в его кабинет, и в первую четверть часа я был уже с ним, как с старым знакомым. По обычаю своей секты он говорил мне ты и, расспросив о судьбе С. М. Попова, который две недели жил у него в сем доме, повел меня в нижний этаж, в столовую.

Но я забыл описать первую встречу или, лучше, первую черную рожу, которая встретила нас у крыльца его. Это был арап, но с какою счастливою и добродушною физиогномиею, какой я еще не встречал и в белых неграх! На лице его было изображено какое-то приветливое разумение, и можно было угадать, что господин его примет гостей с тем же дружелюбием, которого черты отражались на черном лице его. Я бы угадал характер и прием его хозяина по улыбке арапа: в ней было и сердце одного и судьба другого; но я замечаю, что пишу после обеда, ибо заговорил об арапе и оставил столовую, где ожидают меня двоюр<одный> брат, сестра и приемыш Аллена, молодая девушка, в квакерской повязке и в черном простом платье, коего покрой им предписан правилами их братства или, лучше, их содружества, ибо они называют друг друга - друзьями.

Мы сели за стол, приклонили головы и сложили руки в молчании, которое не более 2 минут продолжалось, в знак внутренней сердечной молитвы. По окончании оной я перекрестился, как православный, и сказал моему хозяину, что соблюдаю обыкновение народное и моих праотцев. Он одобрил поступок мой. Обед простой, но сытный, вкусный и здоровый и по образцу английских обедов, т. е. с десертом, особо поданным и подкрепленным вином, но с тою разницею, что дамы не оставили нас за бутылками и мы встали вместе тогда уже, когда пришло время вести меня в огород и на скотный двор Аллена; он показывал мне домашние свои заведения, школу для бедных детей, в коей обучаются более 80 мальчиков околодка сего, почти даром, чтению, письму, арифметике и некоторым полезным и необходимым для них рукодельям. Аллен подарил мне учебную книгу религии, на анг<линском> (Scripture lessons for schools on the British system of mutual instruction, adopted in Russia, by order of the Emperor Alexandre I. 1820. London). В предисловии к оной сказано, что подобный выбор мест из св. писания, без примечаний, сделан и для наших школ и введен в оные, по представлению высочайше утвержденному, к<нязем> Г<олицыным>, "so well known for his exertions in the course of the Bible", но с того времени и к<нязя> Г<олицына> нет в министерстве и книги сей в школах; она заменена введенною снова: О долж<ности> и проч., которую изгнал к<нязь> Г<олицын>.

Я начал с Алленом разговор об учредителе квакерства Фоксе и о главном их светильнике Пене, которого имя живет почти в целой части света и вечно будет памятно сердцу друзей. Он объяснял мне правила своей секты, к которой можно бы справедливо применить стихи нашего Карамзина:

Кто в мире и в любви умеет жить с собою,

Тот счастье и друзей во всех странах найдет.

Или кто в мирной, но постоянной деятельности умеет сохранить праотцами приобретенное, трудами и наукою умножить их достояние, тот упрочит и для себя истинную независимость и приют - бедности.

Возвратившись к чаю, мы нашли уже дам опять в той же комнате; один арап служил нам во все время, и я не заметил ни суеты, ни недостатка в прислуге. Молодая приемыш хозяина разливала чай и кофе, а внук играл у деда на коленах и утешал старость его невинными своими ласками. - Мы говорили о государе, с которым не раз Аллен беседовал; о благих намерениях его сердца и, следовательно, об уничтожении рабства, коего Аллен неумолимый гонитель в Африке. Он подал мне сахарницу и показал слова на ней написанные. Они означали, что сей сахар - сделан не рабами. Я вздохнул, подумал о России и взглянул с глубоким чувством зависти и умиления на счастливого арапа!

Eat your pudding, slave, and hold your tongue.

Я принялся снова за горенки..... с горя! Вероятно, Ал<лен> угадал меня и повел меня в сад, над которым блистали уже светила небесные и где поставлена была для наших наблюдений зрительная большая трубка. Он навел ее сперва на луну, потом на созвездия, и я терялся в созерцании их, забыв и рабство и свободу, и Россию и Англию. В бессмертной душе моей отзывались бессмертные стихи Шиллера:

Uber Sternenzelt, dort oben

Muss ein guter Vater wohnen!

И я перестал завидовать негру.

В семь часов ровно подъехала, по моему заказу, stage-coach, и я, распростившись с добрыми квакерами и обещав Аллену возвратиться к нему завтра на молитву и с братом через две недели в субботу, прискакал в city, где пересел в фиакр и через час с 1/4 очутился перед своим камином. Догорающие уголья и крикун с улицы напоминают мне, что уже half past 12! До радостного утра, друзья мои! А тебя, добрый квакер, благодарю и за весь день и за этот тихий вечер у моего камина...

12 февраля/31 генваря

12 февраля/31 генваря... Перед обедом заходил к Шимановской, видел портрет Вяз<емского> и поговорил о России. Обедал у гр. Воронцова с генерал<ом> Море, который был начальником штаба у Веллингтона и теперь командует армией в Ирландии...