Дневник Юлии Петровны Перцовой - 42

   13 мая. Нам не удалось ехать сегодня в Эрмитаж. Только что приехал Nico, как за ним приехали Василий Петрович с Марией Александровной, а потом Мейзеры, с приглашением ехать завтра или послезавтра в Павловск. Все очень обрадовались этому, потому что не назначив дня никогда бы не собрались. Решено ехать после завтра в 2 часа, как я рада, мы едем по железной дороге.

   15-го мая. Этот день всегда мне будет памятен. В час все съехались к нам, чтоб ехать в Павловск, мы отправились к машине. Когда надобно было садиться, у меня забилось сердце и я в большом страхе села в карету, я ничего так не боялась, как визгу, ужасного визгу, который один раз так перепугал меня. Долго еще мы стояли на одном месте, наконец последний звонок и я сижу в страшном ожидании, тем более, что наша карета была первая от машины, но как же я обрадовалась и удивилась, когда визг едва был слышен. В Царском селе мы встретились с некоторыми знакомыми, которые тоже ехали в Павловск. Тут уж я садилась без страха, а с удовольствием, зато прочие наши дамы были, кажется, ни живы, ни мертвы, боясь грозы, которая начиналась, но после двух ударов грома и проливного дождя небо очистилось. Мы сели в линейку, по соседству к нам поместились гимназист, семеновский офицер и статский, но все они говорили очень мало, а офицер преусердно зевал. Через 6 минут мы были в Павловске. Для нас уже были приготовлены комнаты стараниями Петра Ивановича, стол для обеда был накрыт в галерее и уставлен цветами. Мы поспешили воспользоваться хорошей погодой и пошли гулять по маленькому садику. В конце нашего обеда пришли образцового полка музыканты, а вскоре и Герман, раздалась музыка и мне стало еще веселее, что очень необыкновенно, потому что музыка всегда настраивает мою душу к грустным думам, но в этот день я была что-то особенно весела. С каждым часом являлись новые лица и вот я в толпе узнаю еще знакомых, все семейство Николая Александровича Всеволжского. Они заняли номер возле нашего. Я заметила, что Верочка была в совершенно противном мне расположении духа, грустна и рассеяна, я все посмеивалась над ней. Они сели обедать, а мы отправились в большой сад. Отошедши довольно далеко, заметили, что идет большая туча и вдалеке гремел гром, надобно было возвращаться, а мне так не хотелось, я любовалась прекрасными местоположениями, которые иногда напоминали мне Хотню и вслушивалась в музыку, которой звуки долетали до нас, словом мне было хорошо, как нельзя лучше! Но нечего делать, надобно было возвращаться, между тем никто не знал ближайшей дороги, к счастью, навстречу попался солдат и показал нам ее и мы должны были идти по мокрой тропинке. Вскоре пошел дождь, довольно сильный и я с Петром Ивановичем пустились бежать и были дома первые! Мы возвратились мокрые и усталые. Наши места на галерее были заняты и мы должны были оставаться в комнате, но это было к моему счастью! В комнате нашей большой беспорядок: разбросаны шляпки, мантильи, зонтики, мы сидим преспокойно у окна, как вдруг видим, что проходит государыня и идет по галерее прямо к нашей комнате, мы хотели уйти, но не успели, Государыня была уже в комнате. Вошедши она остановилась и говорит баронессе Крюднер[1], которая была с нею: "Mon Dieu! Nous dérangeons ces dames!" -- а мне, стоявшей возле нее: "Vous avez dîné ici" Потому что среди комнаты стоял стол с фруктами, мороженым и проч. Я отвечала: "Non, madame,!" и ушла в галерею. Вслед за нею приехали верхом Государь, Мария Николаевна, Великий Князь и много придворных и все прошли туда. Мы стояли у самых дверей, многие дамы взлезали на стулья, чтоб видеть их. Через несколько времени они пошли гулять, а мы опять в свою комнату, чтоб оттуда смотреть на них! Сделавши два тура, они возвращались к экипажам и поравнявшись с нашим окном, мы вдруг видим, что Государыня оставляет руку Государя и идет прямо к нам; положа руки на окно она говорит с ангельской добротою: "Je vous ai dérangé, je vous demande pardon" -- Я стояла впереди всех и так была поражена этой неожиданностью, что не нашлась ничего сказать ей и отвечала только одним реверансом и восклицанием: "Ah! Votre Majesté!" Она спросила "Vous retourneriez en ville ce soir?" [О, мы помешали дамам! Вы обедали? / Мы помешали, простите...Вы возвращаетесь вечером?] и после моего ответа поклонилась и отошла.

   Я не могла еще опомниться и видела только, что все проходящие заглядывали в окно, чтоб видеть счастливицу, с которой говорила Императрица. Наши все приступили ко мне с вопросами, что она говорила и тут я опомнилась, что была так глупа, что не умела отвечать на милые слова Государыни, не умела сказать ей, что это было для нас счастьем, но я чувствовала, что взгляды Государя и всех обращены на меня и совершенно потерялась и к тому же это неожиданное внимание государыни сразило меня! Могла ли я ожидать такого счастья говорить с Императрицей! Как многие мне завидовали потом! Вскоре к Петру Ивановичу прибежал один его знакомый расспросить о том, как Царская фамилия была в гостях у Вешняковых, о чем говорит теперь весь вокзал.

   Погода разгулялась, вечер был прекрасный, мы любовались картиною, какую представлял ярко-освещенный вокзал. Окна, двери были растворенные и в залах виднелись разные группы. Часу в 12-м пришел паровоз и мы поспешили к нему прежде звонка, чтоб не быть смятыми толпою. Теперь соседи наши были поинтереснее, один генерал из Московского полка, другой статский франтик и пребольшой говорун, почти не умолкая, что-нибудь рассказывал и большей частью о своем путешествии по Франции; генерал часто спорил с ним. Они очень меня занимали, а один раз так насмешили, что я едва удержалась от смеху, франтик говорит: "А что, если б была до Москвы железная дорога, можно бы было съездить туда на бал, как Вы думаете об этом, Ваше Превосходительство?". И Его Превосходительство с большим жаром отвечает: "Да, можно было бы съездить туда и на обед!". А он любит, говорит, покушать за десятерых! Мы ехали очень скоро, но в одном месте долго стояли и не знаем тому причины. Франтик беспрестанно высовывался из окна и расспрашивал для чего остановили паровоз; один раз ему отвечали, что задели человека, который стоял очень близко к рейсам и переломили ему ногу, в другой раз сказали, что последняя карета отцепилась, а в третий отвечали одним словом: "Ничего!" -- и мы благополучно доехали до дома. Мне очень понравилась езда по железной дороге, но я желала бы, чтоб паровоз летал еще быстрее, чтоб все предметы исчезали перед глазами невидимо. Мы возвратились в исходе 1-го часа, на дворе было совершенно светло, теперь прекрасные ночи в Петербурге и с каждым днем делаются светлее и светлее, впрочем наши казанские ночи лучше, в них много поэзии, часто бывало, когда я смотрю вдаль, воображение рисует мне чудесные фантастические картины, а это небо со звездами, как оно прекрасно! По возвращении домой нашли письмо от Полины, она, бедная, что-то грустит. Боже мой! Если б я могла поделиться с ней моими удовольствиями, моею веселостью, чего бы я не дала за это! Как грустно думать, что те, кого мы любим так много страдают, и мы не в состоянии помочь им! Как давно мы не имеем писем из Казани, что бы это значило? Прежде мы считали причиною их молчания дурную дорогу из Хотни в Казань, а теперь не знаю, что думать! Иногда беспокойные мысли отравляют мои удовольствия; о, дай Бог, чтоб не было ничего дурного!