Пучатся лопасти листьев; и – капают влагой; в чащобе порхают, как бабочки, смехи цветов; и – сквозят рогорогие чащи; и сахарный, сочный тростник загребает верхушками воздух; вскипает волнами веселая зелень пшеницы; из далей стволистые бурости пальмовых рощ, отягчаемых фиником; винтообразно изрезан их ствол; и летают от моря веселые стаечки, может быть, sterna nibotica[1]; пятноголовые пташки, порхая, пиликают песни.
Где лотос? Сказали, что он – не цветет; уже – март; трелит жаворонок из лазуревых озарений; и запахи сладкого тмина, и россыпи желтых цветов из зеленой чрезмерности хлопка.
И все обрывается – сразу: ряд валиков, вылепленных из засохшего ила, отрезал пшеничное поле.
Пустыня.
* * *
Как будто, мертво засерев, желтоватое море застыло сухими валами: как будто, мертво забурев, облетевшая зелень уныло свивалась листами. И тени, как дымами, полнили впадины стынущих валиков, мечущих в солнце сухой неприязненный блеск; и на них начертился орнамент зигзагов, слегка перечерченных в зыби летающих веяний; прятался, тяжело вздыхая под шлемом от яркостей солнца, валясь на мою неподвижную коленкорово-черную тень.
Вот цвета – желтоватый, сереющий, белый, въедаясь друг в друга, рябеют, мертвеют; и все изошло – разложением белесоватых и желтопесочных тонов.
* * *
То – Сахара: восточная часть ее, именуемая Ливийскою пустынею – самая страшная, непроходимая часть; и я думаю: тут, вон, пески, и туда, к юго-западу мощны пространства угластых, кричащих под солнцем (когда камни, треснув, исходят щелями) громад, известковых, пространства обломков кремней, голых скал, беспесчаных: хамады! Вот как путешественник Циттель рисует хамады: – «Мощные, серые, иногда красноватые плиты известняков гладко отполированы… и стеклянная поверхность их блестит под лучами…» – в Ливийской пустыне, туда к юго-западу, нет кругозора в хамадах; лишь далее, за Фарафрахом, по Циттелю, расстилаются дали; террасообразно строение Ливийской пустыни; и профили дальних холмов разрастаются в воздухе ярким миражем громадных хребтов; их же – нет: гордый, выспренний, кряж превращается в малый уступ каменистого моря; оазов – не встретишь; не то, что в Сахеле: Туат, Тафилельт[2] прерывают пустыню в Сахеле; здесь днем накаляется воздух до 56°; температура песка еще больше; а ночи – прохладны: четыре, пять градусов только; и мы испытали там холод.
Непроходима пустыня отсюда до озера Чад; Нахтигаль проходил до Тибести – хребта, протянувшегося на 500 почти верст, где живет племя Тиббу, которое – как туареги восточной Сахары; средь горных вершин обитают они; здесь есть город Бардай; там – иные вершины подолгу стоят уснеженными; далее – смерть: и пытался проникнуть туда, за Тибести, известнейший Рольфе; он – не мог[3]; проникаешься уважением перед силою воли идущих туда: Густав Нахтигаль, Генрих Барт, Фогель Рольфе, Циттель вместе с отважнейшим Дюверье поражают меня; почему мы не знаем их; да, имена политических жалких фигляров известны младенцам, а кто читал… Стэнли?
* * *
Смотрю: беловаты холмы – в отдалениях; сочно исходят лиловыми пятнами – там: в отдалениях; тихо они переходят в суровости серогрифельной тускляди; все разложилось в оттенки: оттенками полнится этот гигантски простейший труп, составляя в дали семицветие пляшущих радуг, кусающих яро ресницы; что море – пустыня: меняет свое выражение; мучают зыбкости тучами едких улыбок, которыми тихо пространство дрожит, переполнившись, как электричеством, снами возможных миражей; нет сил туда углубиться!
И мы – повернулись к пустыне спиною: в роскошные зелени.
* * *
Снова пышнеют пространства; и вот: сикоморы, мимозы пред радостным взором – тут, рядом с пустынею: злобный Тифон отступил; и Изида – цветет; эта линия зелени пересекает пустыню и справа и слева по Нилу, порой прерываясь и далее разливаясь лугами Судана, чтоб там, у экватора слиться с громадой лесов; там растет баобаб; обезьяны, цепляясь в ветвях, наполняют стрекочущим криком окрестности; и попугайные яркие перья мелькают средь зелени: важно стоит марабу; и лысеет над водами; и – носорог щиплет траву; стоят полушария малой шиллукской деревни[4]; шиллуки сидят там под деревом, приготовляя сосуды из глины, перетирая зерно кукурузы камнями; и где-то шипит неизбежный «пифон»; по той области можно пройти беспрепятственно к водоразделу меж Нилом и Конго; и Стэнли бродил там недавно; смотри: не теряйся: не то «Ниам-ниам»[5] съест, обглодает тебя: там оценят тебя не по книгам, по… ляжкам; из «biceps»'a сварят бульон.
* * *
Здесь повсюду – каналы, канальцы, канальчики: пересекаются в сеть; вот один отрезает нам путь, пробегая высоко: на вале из зелени.
Некогда длинный канал перерезал равнину от Нила до Красного моря, соединяя «Эдор» с «Mare Nostrum»; канал этот рылся Нехао еще[6]; был окончен впоследствии Птоломеем Вторым; и Страбон говорит, что могли пробегать по нему две триремы, идя параллельно; но он замелел; при калифе Омаре его расчищали; но вскоре засыпан был он; его длительность – тысяча лет.
* * *
Все каналы: на насыпях; если на насыпь взойти, то увидишь и воду и кузов скользящей фелюги; а то – его нет; нет воды, и бегут по земле, среди зелени – белые, синие полосы там островерхого паруса.
Из желтоватых соцветий просунулась толстая, черная морда; то – буйвол; за ним – темнокубовым, легким подрясником ходит сквозь ветви соцветий феллах – землепашец; он – строен, вынослив, красив, благодушен, здоров; но – изнежен; он – празднует в праздности: если б ему не трудиться! За лень он готов продать в рабство себя и детей, чтоб сидеть под припеками солнца у дома паши в совершенном безделии; готов выносить и побои и ругань: не так было недавно еще; в эти дни Магомет-Али рыл в нильской дельте каналы; так он уходил – много тысяч людей; он множил свои угрожавшие армии; затрепетала да, Европа; Египет украсился рядом мостов, крепостей, высших школ, где тупели лениво студенты; суданский пророк колотил, надвигаясь, полки египтян; наконец, разбежались они перед английским десантом; и вот – подоткнувши, в кубовой мягкой абассии, пашет феллах, провожая мордастого, чернорогого буйвола.
Всюду – лазурные пятна феллахов; и всюду – мордастые буйволы: жирные, черные земли потеют парами; вон пятна к канальцам спешащих феллашек выходят на валик; они укрепили на плечи землистые груши сосудов, взобравшись на валик, мы видим как липкие, все шоколадного цвета мальчата купаются в липкой грязи: шоколадная лужа разбрызгана ими; а там, на высоком валу – колесо; и его вертит буйвол.
В зеленом пространстве из тминного запаха где-то торчат ряды вылеплин ила; ютятся, как гнезда; одно прилепилось к другому; то – домики; окна чернеют, как норы; соломою крыши их трутся; и длинные жерди колодцев раскинуты в воздухе: это – деревня.
Туда не поедем.
Боголюбы 911 года
