Отец - 1

   Моего репрессированного отца звали Фасман Григорий Наумович.

  Он родился в 1911 году в Одессе в семье известного портного, где было еще три сына и две дочери. Дедушку с бабушкой я видела лишь однажды, прямо перед войной. Они приезжали посмотреть на внучку - очень достойная и строгая чета. И мама, в испуге, что я могу им не понравиться, нарумянила мне щеки.

Братья Фасман с родителями. Отец справа.

  Отец уехал от них в тринадцать-четырнадцать лет. Поступил в Москве в Строительный техникум и все свободное время учился играть на саксофоне и на кларнете, так что работать сразу начал - музыкантом. Играл в кинотеатрах, в кафе, в парках, на танцах. Там и с мамой познакомился. Из-за нее Веру бросил. Но Вера никогда потом на маму зла не держала.

Отец в молодости. И спорт и кларнет...

  Отец был умный, веселый, спортивный. У него всю жизнь была взаимная любовь с женщинами и с друзьями. Обожал застолье. Знал толк в еде и в спиртном. Курил трубку. На почве друзей и застолья у него с мамой постоянно возникали трещины в семейной жизни, ибо, в отличие от Веры, превосходной поварихи, мама в вопросах кулинарии чувствовала свою уязвимость, готовить не любила, к алкоголю у нее была идиосинкразия, и шумных сборищ она не поощряла, тем более, что они противоречили ее пониманию порядка в доме. Отец настаивал, они ссорились.

  В начале войны отец, отправив нас с мамой в эвакуацию, перешел из эстрадного оркестра ЦДКЖ под руководством Дмитрия Покрасса в оркестр Ансамбля народного танца Игоря Моисеева. Несмотря на войну, это был самый счастливый период его музыкальной карьеры: ансамбль - потрясающий, успех - неизменный, Игоря Моисеева он обожал, да и мэтр благоволил новому оркестранту. Кусочек этого счастья, самый хвостик, и мне удалось ухватить. Когда мы вернулись после эвакуации, отец несколько раз брал меня с собой на репетиции в зал Чайковского. Мы вместе сидели на балкончике слева, где располагался оркестр, и сквозь редкую решетку мне было видно, как без устали возобновляются и повторяются одни и те же элементы композиции, как снова и снова нарядные и красивые девушки то раскручиваются в яркую цветочную грядку, то закручиваются в клумбу. Красные сапожки, ленты и венки. В перерыве отец повел меня с ними знакомить. Видно было, что он здесь любим, и эта симпатия к нему и на меня распространялась: затормошили, затискали, закружили, кто-то сунул конфетку...

  Но счастье было недолгим. Душа компании, отец остротами и анекдотами любил собирать вокруг себя слушателей. Один из коллег-оркестрантов пересказал анекдот из разряда "небезобидных" где следовало. И в середине 1944 отца взяли. Некоторое время он сидел в Химках-Ховрино, а потом его отправили в Сибирь, под Сталинск (ныне Новокузнецк). Дали пять лет.

Фото отца из лагеря

  Самое удивительное, что и в лагере (судя по тому, что я знаю) отец сохранил артистизм и легкость нрава, был любим (начальством тоже), письма писал бодрые. Мне написал однажды, что у него для меня есть пойманная белка-летяга. Вопрос только в том, как ее переправить. Думаю, что осуществлению этого проекта воспротивилась мама, реально представившая себе, как эта летяга будет вести себя в нашей комнате. Однажды я уже привезла другую "летягу" из пионерского лагеря. Там был живой уголок, и всех его обитателей после смены роздали юннатам. Мне досталась птица сойка (слава богу, что еще не лисенок и не сова), большая, яркая и очень громко выражавшая свое недовольство. Ее посадили в картонную коробку и сверху завязали марлечкой. Транспортировка оказалась нелегкой: мы шли через лес, потом ехали в поезде, потом в автобусе, и все это время сойка орала дурным голосом и рвалась на свободу, путаясь в марле большим острым клювом и царапая мне руки. И вот, когда я, наконец, довезла ее до дома, мама пришла в ужас и потребовала отнести птичку в зоомагазин на Кузнецкий мост. Но это вовсе не значит, что мама не любила животных. Как-то, когда я еще не училась в школе, она подобрала под дождем и притащила домой котенка. Вечером уложила меня спать и пошла на работу (там ночью для начальства крутили трофейное кино). Котенок, очевидно, в поисках тепла и ласки пришел ко мне в кровать, напугав меня до смерти (это был первый мой опыт общения с животными). Кончилось тем, что, защищая свою жизнь, я с помощью стула вскарабкалась на обеденный стол и там заснула, оставив постель в полном распоряжении котенка.

   Возвращаясь к лагерю. Отцу удалось организовать там концертную бригаду. Ее участники - музыканты Миша Гринвальд и Володя Клемпер - остались его друзьями на всю жизнь. Бригада концертировала и за пределами лагеря. Судя по фотографиям, разыгрывали скетчи, играли на музыкальных инструментах, пели и танцевали. О привилегированном положении в лагере свидетельствовала и одна история, рассказанная отцом много лет спустя.

Лагерный театр

  В знак особого благоволения бригаде (состояла она в основном из музыкантов-евреев) разрешили отпраздновать еврейскую Пасху, что само по себе довольно странно, учитывая, что в нашем атеистическом государстве мало кто знал о датах религиозных празднеств. Тем более, иудейских. Стало быть, либо лагерное начальство было из осведомленных в вопросах религии евреев (что вряд ли), либо Пасха служила чисто формальным поводом выпить-закусить.

  Так или иначе, бригада сложила в общий котел свои продуктовые посылки и собралась в специально отведенном помещении - праздновать Пасху. И тут выяснилось, что никто из этих советских иудеев не знает, как это делается. Как справляется эта самая Пасха. Стали вспоминать детство и семью. Домашние праздники. Детали и подробности. Предварительный пост был соблюден естественным путем. Вряд ли у них была маца как необходимый атрибут Песаха. Но, скорее всего, они вспомнили, что суть этого праздника (о чем и полагалось родителям рассказывать детям) - освобождение евреев из египетского рабства, обретение свободы и независимости (вряд ли начальству это было известно). И в результате формальная (а, может, и издевательская) лагерная поблажка обернулась, во-первых, ностальгическим уходом в другую реальность, в вечер памяти родителей, которые мало у кого остались к тому времени в живых. А, во-вторых, возможно, посулила надежду, что и их освобождение из рабства не за горами.