Конечно, кроме комнаты Филатовых, важным местом в нашей квартире была кухня. Там шла совсем другая жизнь, и лидерство принадлежало другим людям. Больше всех проводили времени на кухне Анна Владимировна Звягинцева и Клавдия Ивановна Кочетова. У обеих комнаты находились "на выселках" - в передней.
Звягинцева была не из первых подселенцев в 62-ую. До нее в ее комнате жили две польских пани вполне шляхетского вида - Регина Викентьевна и Сабина Августиновна, о которых помню только, что к ним приводили в гости беленького мальчика Геню в костюмчике, как у взрослых, с которым позволено было поиграть в коридоре. Тем не менее, и Звягинцева все же принадлежала к "старорежимным" - к состоятельным мещанам. Жила она вдвоем с немолодой уже дочерью Тамарой Васильевной, статной и элегантной дамой, руководившей каким-то серьезным химическим производством. В гости к ним ходил мальчик Женя, внебрачный сын покойного сына Анны Владимировны, которого они сначала не хотели признать за наследника, но внешнее сходство с сыном (и с Александром Блоком, надо сказать) было так очевидно, что, в конце концов, признали.
Так вот, процесс приготовления пищи в этой семье занимал чрезвычайно важное место, и можно было бы получить от Анны Владимировны немало кулинарных уроков, если бы только нашлось им применение при нашем скудном пайке. Она, например, фантастически жарила картошку, нарезая ее мелко-мелко, и иногда образуя из нее единый хрустящий золотистый блин, который ловко переворачивала на другую сторону. И это - единственный урок, который можно было использовать.
Каким-то чудом у Анны Владимировны в хозяйстве сохранились такие предметы, которых мне никогда бы и не случилось увидеть. Так, уже в менее голодные времена она готовила по всем правилам праздничную пасху. Наблюдать за этим процессом было и увлекательно (неслыханное количество компонентов!), и мучительно (понятно, почему). А предмет, о котором речь шла выше, - это специальная форма для пасхи - четыре резных дощечки из серебристо-серого старого дерева с изумительным узором, переходящим на пасху. Дощечки ставились эдакой четырехгранной пирамидкой, и бесформенная масса превращалась в архитектурное сооружение. В благоухающую башню, которую хотелось немедленно взять штурмом.
Клавдия Ивановна готовила не столько артистично, сколько много и часто: семья была большая и жила в разных режимах. Мужа ее в квартире видели редко. Уходил он рано, приходил поздно. Высокий, широкий, как бы вытесанный топором, носил он всегда неброский габардиновый макинтош и похож был на статую из скульптурной группы обороняющих Севастополь матросов или непокоренных партизан перед расстрелом. Как их принято было изображать в советском искусстве. Всегда молчал. Однажды явился с серьезными кровоподтеками на лице. Было известно, что он - на оперативной работе.
Старшая дочь Инна, хорошенькая беленькая девочка, выросла со временем в пышную красавицу, но к тому времени они уже съехали. А младший сын Саша умер в юности.
В период "первоначального заселения" квартира жила довольно мирно: скандалили исключительно из-за чистоты в местах общего пользования. И тут никогда не обходилось без мамы. Сказать, что она любила чистоту и порядок, - ничего не сказать. Она любила их самозабвенно. Я уже училась в Институте, и у меня довольно часто бывала моя подруга Ленка Ордынская, существо более чем самостоятельное и независимое. Так вот, заслышав мамины шаги в коридоре, мы обе инстинктивно падали на колени и судорожно высматривали, нет ли где на полу какой мусорины, чтобы успеть ее подобрать и не вводить маму во гнев. Соседи же о мамином гневе думали не всегда и то плиту оставляли не вытертой после готовки, то раковину или общую ванну мыли плохо, то еще какой непорядок допускали. И тут уж запущенный механизм возмездия остановить было невозможно, пока у мамы не кончался заряд, и она не переставала кричать своим прекрасно поставленным голосом. Слава богу, что у мамы неважно было с арифметикой, и она не могла контролировать расчеты по расходу электричества все в тех же местах общего пользования. Это тоже была постоянная точка столкновения интересов и заблуждений. Но никогда в нашей квартире не случалось идеологических конфликтов, и никогда никто доносов и жалоб на соседей не писал. Как это было, например, в квартире у тети Веры. Правило "общих детей", когда дети беспрепятственно заходили в любую комнату, распространялось практически и на дом в целом. Можно было позвонить в квартиру наверху или внизу и там послоняться. Особенно, если и там были свои дети. Неслучайно ведь ставшие взрослыми Шурик Фейгин и Миша Левитин из квартиры 61 пришли на похороны Ильи Савельевича Цыпкина.
Некоторые из детей нашего дома сделали успешную карьеру, вопреки неблагоприятной исходной ситуации. Так, непосредственно под нами, на втором этаже, жили тоже мама с дочкой - Слепухины. В сущности, родственные души. Мама, худенькая, маленькая большеглазая, была чтицей и постоянно репетировала какие-то стихи и прозу, что было слышно летом, при открытых окнах. Дочка Оксана, моя ровесница, бледная и прозрачная, стала балериной, то есть сделала то, о чем в определенном возрасте мечтает практически каждая девочка, и я тоже не была исключением.
Ксану выбрала судьба. Она, как очень многие из нас, ходила в кружок Дворца пионеров. Танцевала. Туда пришли люди из балетного училища Большого театра и сами ПРИГЛАСИЛИ ее в училище. А потом взяли в БОЛЬШОЙ ТЕАТР. Примой, правда, Ксана не стала, но была солисткой, долго не получала отдельной квартиры и ходила со своей идеально прямой спиной, прижатым к груди подбородком и вывороченными ступнями, неулыбчивая, какая-то замученная и сосредоточенная на своих, определенно невеселых мыслях. И одевалась плохонько. Видно, в этом Большом театре она тоже была чужой девочкой.
В нашем доме жил известный в то время конферансье Роман Романов с женой Симой. Небольшого роста, улыбчивый, круглолицый, с подвижной мимикой, он однажды поймал меня на лестнице, остановил и долго расспрашивал об арестованном отце: где он сейчас, не нуждается ли. Предлагал деньги. А мы с ним даже знакомы не были. Жену свою Серафиму Пейсах, Роман обожал. То была большая красивая женщина богемного склада, близкая к прогрессивным литературным кругам. В частности, к обэриутам. Про нее соседи рассказывали, что она по комнате ходит голой. Как уж это им стало известно, непонятно, но для нашего пуританского общества подобная характеристика была чрезвычайно значимой и свидетельствовала о высокой степени свободы. Словом, наш дом и наша квартира были отмечены довольно высокой степенью интеллигентности. У тети Веры, квартира была попроще.
Свободное копирование
