Юбилей Стрелера

В мае 1987 года в Милане праздновали юбилей Стрелера. Из московских он пригласил два спектакля Анатолия Эфроса под эгидой Театра на Таганке "Вишневый сад" и "На дне".

Много-много лет назад, когда Стрелер только начинал, он поставил "На дне" и "Вишневый сад". Причем к "Вишневому саду" он вернулся еще раз в начале 70-х годов. Спектакль тогда был декорирован белым цветом - и костюмы, и декорации. Очень красивый, со знаменитой Валентиной Кортезе в главной роли.

Я отыграла несколько "Вишневых садов" и теперь сижу среди приглашенных на юбилее. В "Пикколо Театро ди Милано", знаменитом театре Стрелера, три сцены. Синхронно идут: на старой сцене стрелеровский "Арлекин, слуга двух господ", на новой - эфросовское "На дне", а третья, главная, где собственно чествование, закрыта большим экраном, на который проецируются поздравления из Америки, Англии - со всего мира.

Ведет вечер сам Стрелер, у него два помощника - Микеле Плачидо, всемирно известный "спрут", и их популярная телеведущая. Огромный амфитеатр и в центре - вертящийся круг.

На экране время от времени показывается, как идут спектакли на двух других сценах. "Арлекин" завершается, мы видим на экране поклоны, и через 10 минут все актеры прямо в своих костюмах commedia dell... arte приезжают, выбегают в круг, поздравляют своего мастера и потом разбегаются по ярусам. "На дне" идет дольше. Поет какая-то певица, происходят импровизированные поздравления. Вот и "На дне" кончается - мы опять видим поклоны на экране, - наши ночлежники тоже приезжают и поздравляют Стрелера вроде бы в игровых лохмотьях, но я заметила, что они каким-то образом успели переодеться в свои самые нарядные платья...

Я сижу во втором ряду. Кругом одни знаменитости, рядом со мной Доминик Санда - точно такая же, как в своих фильмах, свежая и прелестная. Наконец, заиграл вальс из "Вишневого сада" в постановке Стрелера, он подходит к Валентине Кортезе, выводит ее на середину и потом вдруг подходит к моему ряду (я сначала думала, что к Санда), хватает меня за руку и говорит: "Алла, идите!" Я от неожиданности растерялась, да еще у меня от долгого сидения ноги затекли. И вот мы стоим в центре круга - две Раневские, - Стрелер говорит: "Хочу слышать Чехова на русском". Только я стала про себя решать, какой монолог прочитать, как Валентина - эффектная, красивая - начинает с некоторым завыванием читать монолог Раневской. Стрелер опять несколько раз повторяет, что хочет слышать Чехова на русском. Микеле Плачидо - мне на ухо: "Начинайте! Начинайте!" Едва я сумела открыть рот, как Кортезе опять громко, с итальянским подвыванием произносит чеховский текст. Тогда я бегу к своему креслу, хватаю шелковый павловский платок, который еще никому не подарила, и быстро отдаю ей. Стрелер в это время молча ждет, потом машет рукой, арена раздвигается, и из гигантского люка медленно вырастает гигантский торт, а сверху, под музыку из какого-то их спектакля, спускается золотой ангел (живой мальчик!). И рекой льется шампанское...

Стрелер подходит ко мне и весьма недовольно спрашивает, почему я не прочитала монолог Раневской по-русски, как он просил. "Надо предупреждать", - говорю ему. Он: "Это не совсем хорошо для актрисы". Я: "Мы, русские, медленно ориентируемся".

Публика расходится по фойе и кулуарам. Огромный торт задвигают в угол сцены, и потом я краем глаза вижу, как около него стоит один грустный, толстый наш Гоша Ронинсон и ест торт, который, как в сказке, больше его роста.

Весь месяц я, если не играю, хожу или на спектакли Стрелера, или на его репетиции. Тогда он ставил "Эльвиру" - пьесу о репетициях знаменитого Жуве с одной французской актрисой во время Второй мировой войны. Пьеса на двоих, сам Стрелер играет Жуве. В его ухо вставлен микрофончик, через который суфлер подает ему текст. Он его не запоминает, так же играет и в других спектаклях. Когда я его спросила, из-за плохой ли это памяти или принцип, он ответил, что запоминание текста его сковывает, и посоветовал мне читать стихи, даже если я их знаю наизусть, только с листа, как музыканты играют по нотам.

Со Стрелером мы разговариваем часто. Во время приема по случаю проводов "Таганки" он спрашивает, почему у нас такой странный Гаев - такой простой русский мужик, который уж никак не мог проесть свой капитал на леденцах (у нас его играл чистокровный еврей Витя Штернберг), я рассказываю Стрелеру что-то про народников и про Голема на глиняных ногах - именно таким Гаева видел Эфрос. Стрелер хвалит меня и неожиданно прибавляет: "Хотите, поработаем вместе? На каком языке? Выучите итальянский, вот актриса, которая играет в "Слуге двух господ" - немка, выучила итальянский и уже несколько лет работает с нами". Я отвечаю, что для меня это нереально, а вот если бы он приехал в Москву... Он подумал и говорит: "Может быть, если успею. Будем делать "Гедду Габлер".

Через несколько дней было еще что-то вроде "круглого стола", на котором возник вопрос о разнице менталитетов, сказывающихся, когда играют Чехова. Я доказываю, что такая разница есть. "Вот у вас в спектакле, - говорю, - в сцене приезда Раневской, когда просят Варю принести кофе, все сидят и спокойно пьют кофе, как в кафе. Но ведь в три часа ночи "мамочка просит" кофе - это нечто экстраординарное. В России вообще тогда кофе употребляли мало, чаевничали. А тем более в такое время! Или сцена со шкафом. В спектакле Стрелера в шкафу хранятся детские игрушки брата и сестры - это очень хорошо! Но у Чехова "многоуважаемый шкаф" - совсем иное. Шкаф - это единственный предмет из мебели, перевезенный в Ялту из Таганрога. В шутку его называли "многоуважаемый шкаф". В нем внизу стояло варенье в банках, а на верхних полках - религиозные книги отца, Павла Егоровича. Гаев говорит о шкафе, чтобы отвлечь сестру, ведь не успела она приехать, ей уже подают телеграммы из Парижа..."

Стрелер тогда был еще и директором Театра наций, устраивал поэтические вечера, на которых читали представители разных стран Европы - от Франции, например, выступал Антуан Витез, из России он пригласил меня и Андрея Вознесенского, который по каким-то причинам не смог приехать, и я была одна.

Это он, Стрелер, поставил мне вечер на своей большой арене, сочинил мизансцену, установил мольберт, зажег свечу, посадил в первый ряд синхронную переводчицу (она переводила только мои комментарии).

В этой композиции Стрелера я и сейчас веду свои поэтические вечера.

Сам же он в тот вечер уехал в Париж и прислал мне оттуда письмо:

"Дорогая Алла Демидова!

Я должен быть сегодня вечером в Париже на встрече с президентами Миттераном и Гавелом. Мне бесконечно жаль, что я не могу Вас принять со всей любовью и неизменным уважением. Тем не менее наш театр - в Вашем распоряжении.

До скорого свидания где-нибудь в Европе. Ваш Джорджо Стреле?

Париж 19.3.1990>. К сожалению, мы так больше и не встретились...