Когда французы берутся за какую-то идею, они сначала в нее "вгрызаются", а потом забрасывают. В 1999 году они решили понять, почему в России молятся на Пушкина. Поставили ему памятник в сквере Поэзии, рядом с Гюго. А в Театре Поэзии, около центра "Помпиду", где до этого русские никогда не выступали, устроили цикл вечеров. Владимир Рецептер, актеры Анатолия Васильева, Юрский, я - каждый выступал со своей пушкинской программой. После наших вечеров зрители устраивали в зале ночные радения. Ставили свечки, гасили свет (так они сломали весь свет, который долго ставил для себя Васильев) и читали Пушкина, севши в круг. А потом кто-нибудь вставал и говорил какой-нибудь "новый" факт биографии Пушкина. И все: "Ах!"
Открывал весь цикл вечеров Андре Маркович, он сейчас заново переводит всю русскую классику. В Малом зале он читал лекцию о Пушкине. Я пришла послушать. В зале - французы. Основная мысль, которая, кроме хрестоматийных сведений, была в его лекции: Дантес не мог быть влюблен в Наталью Николаевну, потому что он был голубой. У слушателей - шок. Директор Театра Поэзии, когда я потом с ним ужинала, все время повторял: "Дантес, оказывается, был голубой!.." Да, голубой. Такие они для себя Делали открытия.
На своем вечере я читала стихи и делала какие-то комментарии по ходу. Ну, например, как возникла "Осень". Это ведь не про времена года. Это впервые описано, как возникают стихи:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться, наконец, свободным проявленьем...
Или "Бесы", которые написаны 7 сентября, в первую Болдинскую осень, перед женитьбой. Тогда светило солнце, а в стихотворении - бег зимней тройки, вьюжность. То есть это было - смятение души.
Я построила концерт так, чтобы ритмы были разные, не повторялись. Все стихи были напечатаны в программке, я боялась, что зрители начнут шелестеть программками и мне мешать, но они сидели тихо, как мыши. Я была сильно освещена, не видела их и думала: "Что они, спят, что ли?" После концерта спросила переводчицу, которая сидела в первом ряду, она говорит: "Нет-нет, они читали, но так тихо!" На самом деле Пушкина перевести невозможно. Например, та же "Осень". Эпиграф из Державина: "Чего в мой дремлющий тогда не входит ум". Именно дремлющий - на грани сна и бодрствования, на грани Жизни и Смерти. И вся "Осень" на этой грани. А переводят: "Чего в мой мечтающий тогда не входит ум". Смысл потерян, не говоря уже о музыке. Или еще: "Подъезжая под Ижоры, / Я взглянул на небеса..." Ижоры - это предпоследняя станция перед Петербургом. Ехали они с Вульфом и, видимо, вспоминали племянницу Вульфа. В середине стихотворения Пушкин вроде бы объясняется ей в любви, но именно - "подъезжая под ИЖОРЫ". Кончается стихотворение словами: "И влюблюсь до ноября", то есть все - несерьезно. А переводят: "Подъезжая к какой-то маленькой деревне". Юмор пропадает.
Еще в Москве я знала, что буду выступать в Театре Поэзии на большой сцене. Зала этого я не видела и, собираясь, все думала: как бы мне его оформить? У меня дома есть гипсовый скульптурный портрет, но не повезешь же с собой такую глыбину! Я позвонила в музей Пушкина и попросила какую-нибудь репродукцию портрета Кипренского. Потому что Кипренский хотел - еще при жизни Пушкина - сделать выставку в Париже, но не получилось. Тогда же Пушкин написал прелестное стихотворение:
... Себя, как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.
Французы очень красиво подвесили этот портрет - вся сцена была затянута черным, а он словно парил в воздухе. Я рассказала зрителям про портрет из музея Пушкина, и в конце вечера ко мне подошел какой-то американский корреспондент, стал что-то говорить и потом удивленно спрашивает: "Музей Пушкина дал этот портрет?!" Я говорю: "Да-да". И только потом я сообразила: он решил, что это оригинал. Так и пошло в американскую прессу. Так что Кипренского я возила в Париж. Наконец-то осуществилась мечта художника!
Я специально осталась в Париже еще на месяц, чтобы походить в театры.
Первое, что я посмотрела - "Ревизор" в "Комеди Франсез" (режиссер Жан-Луи Бенуа, перевод - Марковича). Начинается очень забавно: открывается второй занавес, а на сцене стоит огромный диван, на котором очень тесно, в толстых меховых шубах, сидят все эти Бобчинские, Добчинские, Ляпкины-Тяпкины, а перед ними ходит Городничий и говорит, что едет Ревизор. Меня это начало испугало, я подумала: опять русская клюква. Но этот гротеск был и в гримах, и в мизансценах, и в актерской игре. Первое появление Хлестакова - прекрасно. Всегда его играют таким "шибздиком", сразу понятно, что легкость в мыслях у него необыкновенная. А тут - вошел франт! Одет по-парижски, даже лучше, чем в Париже. Столичная штучка. У него и берет был как-то по-особому надет. Ну да, у него нет денег, это как "Завтрак аристократа" - последние деньги, но на берет. И его отличие от остальных и то, как он метался по этой гостиничной конуре, - гениально. Вторая часть пьесы никогда никому не удается, еще не нашли ключ к гоголевскому "Ревизору". Поэтому и здесь второй акт был намного хуже первого.
Вообще, кто такой Ревизор? Мы знаем, что Пушкин подарил этот сюжет Гоголю. Но ведь сюжет - банален, его очень часто использовали. Видимо, Пушкин рассказал Гоголю что-то помимо сюжета. Как известно, этот разговор был в 34-35-м годах, когда Пушкин работал над историей Петра Великого. А в биографии Петра есть эпизод, как он ездил инкогнито по разным городам Европы и с ним случались разные курьезные истории. Может быть, Пушкин рассказал Гоголю какие-то конкретные ситуации, в которые попадал Петр. Тогда понятны воспоминания современников о том, что при чтении "Ревизора" Пушкин так хохотал, что упал со стула. Но "Ревизор" не был понят ни современниками, ни в последующих постановках. Ведь Ревизор - это не просто щелкопер, в роли зашифрованы черты более мистические: "подкачусь эдаким чертом", "сам черт не брат"...
Ближе всех, мне кажется, к "Ревизору" подошел Мирзоев в Театре Станиславского. Он напустил туда нечисть из "Страшной мести": полутрупы-полунелюди. А в "Комеди Франсез" было все очень умно, но не было неожиданного прочтения. Я вообще заметила: если режиссер выбирает не очень правильную дорогу, то последний акт всегда валится. Например, Чехов. Если не принимать во внимание, что он Поэт, что слова - ширма для чего-то другого, а разбирать только психологическую предпосылку этих слов, то получится, как в чеховских постановках Питера Штайна, когда последний акт не нужен.
Там же, в "Комеди Франсез", я посмотрела "Вишневый сад". Его поставил Ален Франкон, директор парижского национального театра "Ля Калинн".
"Вишневый сад" идет второй сезон, что для "Комеди Франсез" - редкость. В прошлый мой приезд все говорили: "Скучный спектакль, Алла, не ходи". Но поскольку у меня - присвоение "Вишневого сада" (как у Цветаевой: "это мое!"), я подумала: в свое время я учила этот текст на французском, даже если будет скучно - повторю текст. Опять перевод Марковича, причем с какими-то вольностями. Например, во втором чеховском акте, в конце Шарлотта "Кто я? Откуда я?" говорит Фирсу, а Фирс возвращается за кошельком, который забыла Раневская (потом я узнала, что это вернули сцену, вымаранную Станиславским на репетициях).
"Вишневый сад" мне очень понравился. В нем было то трепетное отношение к шедевру, которое перешло в трепетность атмосферы внутри спектакля. Там были не просто характеры, там был объем. Например, Яша. Его всегда играли однозначно - хамом, который побывал в Париже. Но Раневская вряд ли терпела бы около себя такого типа. В этом спектакле актер, игравший Яшу, был более тонок, несколько манерен, ведь провинциал сначала схватывает лишь форму столичной жизни. Но когда он в третьем акте просит Раневскую: "Возьмите меня в Париж!", а она, не отвечая, уходит, актер остается один на сцене и неожиданно начинает плакать. Эта краска дорогого стоит.
Раневской в спектакле практически нет. Крепкая характерная актриса, в прошлом году я ее видела в "Тартюфе", она играла Дорину. А в Раневской, хоть она и была в модных сейчас мехах, но фигура у нее - крупная и вид советского председателя колхоза.
Но, слава Богу, она не играла, а просто произносила текст, и этого оказалось достаточно, чтобы не разрушать впечатление от целого.
Первый раз в жизни я видела такого прекрасного Гаева. Играл Анджей Северин - поляк, который в свое время играл у Вайды, потом женился на француженке, переехал во Францию. Это был Гаев, который действительно проел свое состояние на леденцах. Северин - актер жесткий, агрессивный, так он играл и Клавдия в "Гамлете", и Дон Жуана, и Торвальда Хельмера из "Кукольного дома", а тут - абсолютный ребенок. Детскость ведь очень трудно сыграть, она может стать гранью сумасшествия. Но когда Станиславский после фразы о леденцах, с разбегу нырял головой в стог сена - это было не сумасшествие, а черта характера. Вот такие детские проявления были и у Северина. Ему одному почему-то вдруг становилось смешно. Тем трагичнее были его короткие подавленные реплики, когда он возвращается с торгов.
Прекрасный Фирс, очень точный во всех чертах русского слуги. В конце, когда его оставляют в доме, он идет, стуча деревянными башмаками, через всю сцену. И этот стук воспринимается как стук топора по дереву или как забивание гвоздей в гроб.
Думаю, помимо режиссера, этому спектаклю много дал Северин - он поляк, знает славянскую культуру и Чехова чувствует тоньше, чем остальные. Недаром он стал заниматься режиссурой и сейчас выпустил премьеру - "Школу мужей" Мольера.
Впечатления от "Вишневого сада" я высказала своей знакомой, актрисе "Комеди Франсез" Натали Нерваль. Потом она мне рассказывает: "Я на репетиции ему говорю: "Алла Демидова считает, что Вы - лучший Гаев". Он покраснел от удовольствия". Я говорю Натали: "Для меня удивительно, что он вообще меня знает, а он, видите ли, краснеет от того, что какая-то Демидова... Как странно, разобщенно мы живем: следим тайно друг за другом, но не общаемся!"
В "Комеди Франсез" видела еще "Школу жен", но ушла после первого акта. Это скорее литературный театр. Я сидела и думала, какие разные направления в наших драматических школах. Они практически не играют то, что называется "сквозное действие" или характер. Они играют слова, правда, делают это прекрасно. И если хочешь насладиться французской речью - иди в "Комеди Франсез".
"Шумные" спектакли идут в "Одеоне". И в этот раз все мне говорили, что надо идти в "Одеон" на "В ожидании Годо". Я представляла: ну, будет стоять дерево, будут два клошара кого-то ждать. Ну сколько можно?! Сколько раз я это видела на французском, немецком, чешском... даже сама хотела это играть с какой-нибудь актрисой. Только играть не клошаров, а аристократов. Текст и роли, кстати, не очень сопротивлялись.
...Уже с первых реплик я поняла, что играют два прекрасных, глубоких актера. Роли тщательно проработаны - в отличие от того, что я видела в "Школе жен". Потом входит вторая пара - Лаки и Поццо, - они оказываются даже ярче! Того, кто в ошейнике, играл Десарт - актер, который когда-то играл Гамлета на парижских гастролях во МХАТе. И его Поццо - высохший лысый Гамлет. Когда он произносил свою словесную абракадабру - в этом был такой ум, была мысль: невозможно словами ничего рассказать! Рассказать можно только "выплесками"! Поццо был изумителен. И его хозяин - тоже. У него была заросшая жирная шея, он ел жирную курицу, и по этой шее текло. Потом мне рассказали, что это - специальный шейный пластик.
В Париже у меня есть одна приятельница - Николь Занд, она в "Монд" много лет вела отдел театра, потом - литературы. Она всегда открывает мне тот Париж, который знают только парижане. И вот недавно она повела меня за Монпарнасскую башню - там сохранилось старое ателье монпарнасских художников. Хлипкие стены, хлипкая, продувная жизнь, внутренний дворик. И там одна известная актриса читала для 50 человек. У нее были наклеенные ресницы и маска немножко клоунская. Читала она так, как любят французы чтобы не было жестов, эмоций, а был только жесткий текст - низким голосом, на одной ноте. И надо сказать, что это завораживает. Я прослушала этот текст - историю художницы, умирающей от рака и записывающей свои наблюдения, - на одном дыхании. Французы кричали "Браво!" так, будто перед ними выступала Сара Бернар. Они вообще полюбили слушать чтение, раньше у них этого не было. Это, кстати, полюбили и в Англии, и в Америке. Вот Клер Блюм, с которой мы вместе читали Цветаеву и Ахматову, сейчас три вечера подряд читает "Анну Каренину" на Бродвее, в огромном зале "Symphony space". И все сидят и слушают.
С 1977 года - с первых гастролей "Таганки" в Париже - я бываю там каждый год, а последние годы приятельница, у которой я останавливаюсь, отдает мне свой "Вольво", и я езжу на машине. Но в этот раз я сделала открытие: парижанки за рулем. Я их возненавидела. "Это я еду! Что она говорит? Я ничего не понимаю!" - они не впускают в себя никакую новую информацию. Клише французской жизни, французского представления "как надо" это парижанка за рулем. Она одета всегда одинаково, так чисто... Для меня Париж отравлен этими парижанками. Точно так же я ненавижу московских мужиков за рулем. Вообще, в Москве за руль можно сесть только с опасностью для жизни. Никто не пропускает ни вправо, ни влево, все - с позиции силы. Агрессия. Поэтому, наверное, парижанки мечтают выйти замуж за русского мужика, а русские - за парижанку. Может быть, они соединятся и выведут такой ужасный гибрид, который заполонит все!..
К сожалению, я не застала в Париже труппу Марты Грехем. Они должны были приехать только через месяц, но Париж их уже ждал. В свое время я была у Марты Грехем за год до ее смерти. В их нью-йоркскую студию меня привела Анна Кисельгофф, которая пишет о балете. Но, еще не зная Марты Грехем, я "открыла" ее для себя, репетируя "Федру". Все движения, которые мы там придумали, - Марты Грехем (например, знаменитая поза: рука перпендикулярна лицу, пальцы в лоб - мне потом подарили ее фотографию в этой позе).
В Нью-Йорке, рядом с их студией, - маленький палисадничек, в котором давным-давно посажено дерево. И на этом же месте стоит зыбкая проволочная загородка. Дерево стало расти, вросло в загородку, и она очутилась внутри дерева. Я сказала: "Это вам надо взять на афишу! Ведь это - символ искусства: все прорастает друг в друге".
Но в результате моих рассказов у читателя может сложиться впечатление, что французский театр переживает расцвет. На самом деле это не так. В Париже - бесконечное множество театров. Масса муры, и потонуть в этой муре очень легко. Обязательно нужен поводырь или какие-то свои "заморочки" - так я всегда хожу в "Комеди Франсез", в "Одеон" и к Мнушкиной.
В Москве, даже если я не работаю, у меня масса обязательств - и перед домашними, и перед другими людьми. А там я совершенно свободна, и это совсем Другое - благодарное - восприятие! И потом, почему я не люблю ходить, например, в русские рестораны - потому что знаю все про человека, который сидит напротив. А за границей я этого не знаю, и мне из-за этого интересно. Для меня там - Тайна. Вообще чужая культура прочищает мозги от клише, от "домашних радостей".
С кем бы из французов я ни говорила, они все сетовали: раньше были актеры - личности, а теперь их нет. Крупных актеров - все меньше. Актеру всегда нужно зеркальное отражение - зритель, а зрители сейчас не воспринимают актеров, для них: "Да пошел ты, клоун!.."
В Париже актеры тоже очень тяжело живут и тоже часто собираются и играют какую-то забавную сюжетную пьесу. И развенчивают себя. Недаром Реджип Митровица так себя бережет. Он еще молодой, если он себя д обережет, то станет очень крупным актером. Он ушел из "Комеди Франсез", очень выборочно живет, не мелькает на ТВ и в кино, но тем не менее все знают, что весной он будет играть Дон Жуана в "Одеоне".
Но в общем, сейчас театр переживает такое... послевкусие. Играли-играли со вкусом в 60-е годы, находили форму, иногда эта форма соответствовала содержанию, иногда - нет. Но сколько можно играть в форму?! А какое содержание? Чтобы оно было глубокое, человеческое, какие силы нужны - и актерские, и режиссерские, и денежные! На театр сейчас таких денег не дают, ведь кризис происходит во всех странах. И потом - смена поколений. Очень долго - во всем мире, не только у нас - площадку держали "шестидесятники". Они сейчас уходят, а молодые еще не набрали "жизненного балласта", чтобы стать личностями.
Критики любят рассуждать, вписывается ли русский театр в общее направление современного театра. Да, безусловно. И прежде всего русская школа глубже европейской. Но, к сожалению, у нас сейчас очень много средних актеров - и по возрасту, и по профессионализму, - они заполонили сцену, и кажется, что это - лицо русского театра. Но хорошие актеры... когда они на сцене, я вижу, как они выстраивают свою роль, поворачивают характер. У них всегда есть сверхзадача, сквозное действие - все то, чего нет у французов. У французов - другая культура.
Кстати, пример Северина показывает, какой объем и глубину дает соединение этих культур - галльской и славянской. И я сейчас только начинаю понимать, как меня обманула судьба, поманив и не дав мне шанс работать с Антуаном Витезом...
Свободное копирование
