Океан - 7

Канада. Порт Галифакс, 12-го января 1899 г.

Сегодня, в четыре часа вечера, мы уже стояли на якоре в виду гавани Halifax'a.

Среди громоздящихся по всему берегу высоких многоэтажных зданий торчат угрюмые заводские трубы. Из них тянутся черные полосы тяжелого дыма. Собравшись в темную тучу, он неподвижно повис над городом желто-грязным пятном.

С берега доносятся звуки живущей земли, слышен неясный, волнующий шум и рокот большого, многолюдного города.

Мелькая белым дымком между зданиями, быстро бежит маленький, точно игрушечный поезд.

Раздаются то и дело солидные гудки океанских пароходов и, шныряя между ними, весело повизгивают рабочие катера.

Все это кажется странным и новым после того, чем мы жили последние тридцать два дня.

На баке тихо стоят старички.

Махортов с гордо поднятой головой испытующе присматривается к городу.

„Посмотрим, как-то вы тут живете?" читается в его строгих серых глазах.

Миша Боков глядит близорукими глазами и, умиленно улыбаясь, плачет:

— Вот она, Канадия!

Добродушный Мелеша приглядывается ласковыми глазами к земле, как будто бы уже видит там кого-нибудь близкого, родного себе.

Вася Попов, важно выпятив грудь, имеет такой вид, что, мол, „каковы бы вы там ни были, но и мы лицом в грязь не ударим".

Николай Зибарев, крепко вцепившись своими мощными рабочими руками в поручни, точно в рукоятки плуга, казалось готов уже с упорством рабочего быка приняться сейчас же за созидательную работу.

Вопросительно глядели на землю женщины, точно спрашивали ее, что ждет здесь их детей, мужей, их самих.

В глубоком молчании стоит толпа, напряженно, вдумчиво приглядываясь к новой земле, которую они так долго и жадно ждали.

Океан со всеми страхами давно забыт, как тяжелый сон, как будто его никогда и не было. Впереди новая земля, новая жизнь и — кто знает? — может-быть, и новые страдания.

И на серьезных, суровых лицах закаленной в борьбе молчаливой толпы, — толпы, живущей одной жизнью, дышащей одним дыханием, думающей одной думой, — можно было прочитать:

„Ну, что ж! если и так, мы готовы встретить вас".

———

Через несколько часов мы увидели небольшой катер, направлявшийся от берега к нам.

Завидя его, все заволновались. Это — первая встреча с людьми нового края.

— Что за люди? Хоть бы поглядеть! — говорит один.

— А вот поглядим... — спокойно отвечает Вася Попов. Но по глазам видно, что и он сгорает от любопытства.

Мелеша давно уже вытянул шею.

— Как думаешь: есть наши тута?

— Да и бравый пароход! Как лебедь все равно, бежит, — слышится в толпе.

На носу забегающего полукругом катера можно уже разглядеть стоящих.

Вот Хилков в большой шубе, мехом вверх, как носят в Канаде. Рядом с ним, в таких же шубах и меховых шапках стоят двое ходоков, посланные духоборами, Иван Ивин и Петр Махортов (сын старика).

Дальше виднеется группа англичан, из которой выделяются два гладко выбритых старика, в странных, длинных сюртуках и оригинальных, старомодных цилиндрах.

Это — два представителя филадельфийских квакеров, присланные сюда специально для встречи духоборов.

Мертвая тишина воцарилась на палубе.

Ближе других к борту стоят старички. Махортов видит сына, губы его шевелятся, и глаза, потеряв величественность, затуманились набежавшей слезой.

— Наконец-то!

Так тихо, что слышно, как работает машина на катере. Но вот он уже у борта.

Хилков и ходоки, сняв шапки, низко, истово кланяются.

— Здорово живете! — слабо доносится снизу.

Толпа дрогнула, зашевелилась и сдержанно, взволнованно загудела, точно вздохнула широким дружным вздохом, перекатившимся по всему пароходу:

— Слава Богу! Как вы себе?

И тысячи рук замахали шапками.

Англичане на катере завертели над головой шапками и оживленно, выкрикивая каждый слог, прокричали:

— Well-come-Dukh-o-bors! (Добро пожаловать, духоборы!)

А квакеры, сняв свои коробки, обнажили голые, как колено, черепа и медленно поклонились.

— Живы ли все, здоровы? — степенно спрашивают, еще ниже кланяясь, с шапками в руках ходоки.

Они бледны от волнения, серьезны. Скоро им придется держать ответ обществу. Не даром ведь их выбрали, тратились на них.

И чувствуя на себе столько жадно – вопросительных глаз, устремленных на них сверху, они еще ниже, еще почтительнее кланяются, как бы говоря:

— Мы не зазнались. Мы помним, что мы только выбранные от всего общества и завтра же будем вместе с вами и разделим участь всех, как и раньше.

Толпа гудит. О многом хочется узнать, о многом расспросить, но катер не пристает к пароходу.

Мы должны пройти еще через карантинный осмотр, а до тех пор ни к нам, ни от нас не может быть пропущен ни один человек.

Главный карантинный врач, доктор Монтизамбр, француз с огромным носом, спрашивает снизу, нет ли у нас инфекционных больных, всем ли привита оспа и сколько больных имеется на пароходе.

Получив в ответ, что ни одного случая инфекционного заболевания не было за все время плавания, что имеется только несколько хронически больных и что оспа привита всем (тем, у кого оспа не была привита, доктор Мерсер привил на пароходе), он велит нам отправиться на маленький остров в нескольких милях отсюда.

Завтра утром там будет произведен осмотр, и если все будет найдено в порядке, то мы можем тогда отправиться в С.-Джон, где будем садиться в поезда.

Объехав кругом пароход, катер стал уходить. Англичане быстро вертят фуражками и кричат:

— Hip, hip, hip — hurra! Hip, hip, hip — hurra!

— Спаси Господи... — грохочут в ответ духоборы и низко кланяются.

А огромный хор поет торжественный псалом. И звучит он светло, радостно.

Сколько веры было в нем!

Окрыленный надеждой несется он широкими, могучими взмахами к новой земле, за катером, вместе с легким морским ветерком.

Но вот катер скрылся среди судов гавани.

Загремел брашпиль[1]. Мы идем к острову. Взволнованные духоборы шумят, как встревоженный улей.

Скоро мы пристали к деревянной пристани острова, в тихом заливе, окруженном стеною темно-зеленых сосен.

Наступал вечер, знаменитый своим ясным закатом. Люди вышли на берег. И хотя идти по острову дальше пристани запрещено, но всякий с наслаждением ходил по земле, улыбаясь от нового, забытого ощущения твердой земли под ногами.

Духоборы любовались чудной зеленью, отражавшейся в ясной воде тихого залива. От пристани вверх тянется желтая песчаная дорожка с камешками, окаймленная свежей сочной травой.

А повыше, на пригорке, меж ветвей развесистой ели, заманчиво выглядывает высокий деревянный дом, играя своими окнами ярко-красным огнем в лучах заходящего солнца.

И ветер донес далекий собачий лай...

Земля! Какая радость!

Я думаю, ни один самый красивый вид не производил на духоборов такого сильного, глубокого впечатления, как этот клочок земли с небольшим домиком наверху.

Ужинали уже, конечно, на земле, на сваленных тут же больших палях.

И куда девалась неуверенность, слабость! Все улыбались, оживленно болтали, сидя в свободных позах вокруг мисок с супом, которые первый раз за все это время не нужно было держать обеими руками, из опасения, чтобы содержимое их не попало вместо желудка на голову.