Севастополь 1920 год

Севастополь. 1920 год

Как ты знаешь, я там, в Севастополе, уже был и вот теперь приехал и на станции встретил одного из лейб-гвардии Донского казачьего полка. Он легкораненый, отказался от погрузки. Рассказал мне, что мой брат Шура ранен в руку в одном и том же бою, что и он, и дал мне адрес госпиталя в Севастополе, куда я и пошёл искать брата.

Госпиталь нашёл. Внутри него горит одна лампочка, тишина. Вхожу в вестибюль. Вижу, идёт навстречу милосердная сестра. Спрашиваю, не знает ли она случайно раненного в руку подхорунжего лейб-гвардии Донского казачьего полка. Отвечает, что знает и что всех раненых сегодня днём погрузили на пароход «Ялта», в том числе и брата. Теперь я со спокойной душой пошёл грузиться сам.

Зная погрузку в Новороссийске, ожидал и здесь того же самого и приготовился к этому. Иду. Ночь тёмная, кое-где покачиваются повешенные генералом Слащёвым. На другой улице, спускающейся к набережной, кое-где валяются трупы – одни посредине улицы, другие у тротуаров. Вот два человека; не сказал бы что идут крадучись, но, во всяком случае, ведут себя как-то подозрительно. Иду я посередине улицы. Вдруг один из них продвигается к середине улицы. Тогда я перехожу на сторону, где никого нет. Слышу: «Что? Прячешься? Боишься?» Я ничего не отвечаю, сжавши «бульдог» в кармане наготове. Чтобы боялся? Нет! На следующей улице нагоняю человека в военном, в погонах, рука правая на перевязи, в левой револьвер; стоит. Спрашиваю: «Что стоите?» Он мне показывает револьвером вперёд и говорит: «Вон там три субъекта спрятались у ворот и ждут меня, а с левой стороны труп, видимо, ими убитый». Присматриваюсь, но ничего не вижу: темно. Тогда раненый офицер говорит: «Пошли». Я ему: «Идём». Гулко слышны наши шаги.

Так! Три человека выходят из подворотни и без шуму пересекают улицу, а мы продолжаем путь. Но вот первая улица, запружённая беженцами. Мы с силой упорно протискиваемся. И так с пол-улицы, затем интервал 15-20 метров. Снова гуща людей, но тут стоит офицерский дозор из шести человек. Говорят, что никого к себе в группу не принимают и что мы должны вернуться в свою группу, из которой мы только что пришли. Тогда раненый офицер грозит стрелять, обзывает их «тыловыми крысами» и так далее. И, наконец, они сдаются, разрешают нам остаться в их группе, но чтобы мы были в ней последними. Конечно, мы согласились. Тогда он мне говорит: «Наматывайте носовой платок на руку». Что я и сделал, то есть теперь мы как бы оба ранены. И верно: у него кровь выступила на локте, что нам дало возможность пробиться сторонкой между куч узлов, чемоданов, спящих детей, женщин, пожилых мужчин. Когда мы вошли в голову группы, то что мы увидели, нам дало маленькую – почти ничтожную – надежду быть погружёнными на пароход за границу.

По спускавшейся горе вплотную к какому-то океанскому пароходу стояла сплошная компактная толпа, а у самого причала и по всей набережной та же самая, если не больше и гуще, толпа народу. Вправо горел интендантский склад в пять этажей; сердобольные уже рассказывали, что генерал Май-Маевский с горечи застрелился и что где-то там, у причала на набережной валяется.

Всё это хорошо, но вот как пробраться к пароходу? И вон там, внизу, где горело интендантское здание, среди густой массы людей было какое-то пустое место. Мы спросили, почему это место пустое. Офицеры из застав нам сказали, что там каменный вертикальный обрыв, и дали нам свободу подойти к нему. Когда мы подошли, то через каменный барьер в кромешной тьме кроме переднего немного покатого обрыва ничего не было видно. Я посмотрел на своего спутника, он на меня. Знались мы, как ты сам понимаешь, и познакомились молодыми, беспечными, с боевыми улыбками. Ему было, может быть, 23-25 лет. Он выбрал этот немного покатый обрыв, а я чуть левее. Внизу я видел большие каменные валуны. И вот, перекрестившись, перелез через парапет, тихонько опустил ноги, потом спиной на локти, сорвался и пошёл вниз.

Как я и сколько раз я там летал ночью по камням – не знаю, но встал в том месте, где брала начало набережная. Конечно, меня предохранила шинель, а сверху бурка, в которую я завернулся. Когда встал, осмотрелся, почувствовал боль во всём теле. Посмотрел туда, где должен быть мой спутник, но в том месте никого не было и оттуда ничего неслышно: видимо, он разбился.

Подошёл к людям, стоявшим самыми последними на набережной у парохода. Хотел было сунуться вперёд, но меня сразу осадили локтями. Ничего не осталось делать, как смертно долго ждать, когда подойду к заокеанскому кораблю. Вот так стою и с жалостью в сердце любуюсь с надеждой на пароход. Вдруг через гущу людей пролазят четыре французских матроса. Не доходя до меня, стараются поднять что-то большое, круглое, крепко затянутое; и не могут поднять. Тогда они просят как жестами, так и французской речью помочь им. Но, суди сам: кругом гордый, высокомерный офицерский состав, да к тому же, кому помогать? Матросу, то есть ничего не значащему солдату, да вдобавок быть каким-то носильщиком! Такая служба уму царского офицера непостижима.

Но я по-казачьи сразу смикетил, что таким образом, возможно, доберусь до самого парохода, и сразу подбежал помогать тащить им этот зашитый кожей узел. Вначале крепко силился помогать, а потом крепко силился, чтобы меня не оторвали догадавшиеся мужи, каким быстрым и верным способом можно добраться до борта парохода. Этот кожаный узел уже шёл на руках над головами, а я, уцепившись двумя руками за верёвочную ручку этого кожаного узла, плыл по головам толпы и опустился у самой сходни заокеанского корабля.

По новороссийскому опыту зная, как опасно быть у борта парохода, я старался зайти за деревянную сходню. В случае чего при давке можно подпрыгнуть или просто ухватиться за неё, если волнующимся морем ударит, когда отчалит пароход. А вот если стоишь у самого борта, то когда пароход отчалит, от удара или волной, или давящей толпой, то крайняя публика валится в море между бортом парохода и набережной. И потом, когда пароход по инерции или канатами снова причаливает к набережной, то упавшую публику давит, как червей.

Так вот, теперь я буду одним из первых при начале погрузки. После того, как я дошёл благополучно с этим кожаным узлом до борта-лестницы парохода, погрузка началась очень скоро, и хотя я стоял одним из первых, нашлись всё-таки такие ловкачи, что погрузились раньше меня. Но тут один стоявший на трапе закричал «раненых – вперёд!», и два или три человека сразу дали мне пройти вперёд на трап.

И вот я на заокеанском корабле на палубе. Здесь и рассмотрел себя. Руки избиты, поцарапаны, все в крови. За ухом ссадина, другое ухо оцарапано. Под разбитым носом и, видимо, на носу - кровь. А обвязанная правая кисть руки целёхонька, только вот носовой платок грязный. Слава Богу, теперь я на пароходе.