Утром, вернее – в два часа ночи – я и брат пошли искать счастья, чтобы погрузиться.
Пришли на набережную. И верно! Говорят, что прибыли несколько пароходов и что будут грузить донские части, то есть полки донских казаков. Донские казачьи полки – все спешенные, кони бродят, есть им нечего. Другой конь к тебе, идущему, тычется мордой, дескать, дай ему сена или воды. Жалко смотреть на этих бедных животных, коней, больших друзей в боевой жизни и в мирной. Пришли на набережную, сыпет негустой сухой снег, толкаемся возле казаков, пробираемся к набережной с надеждой на погрузку. Идут сотни казаков, а за ними нагружённые повозки личных вещей офицерского состава. Один из казаков-обозников, не знаю почему, предлагает мне, чтобы я положил на повозку мой заплечный английский мешок, что я охотно и делаю, так как он мне все плечи отдавил. У брата, кроме того, что на нём, ничего другого не было. Зашумели, заговорили, кое-какие военные бросились за своими вещами к повозке. Я тоже поскорее надел, и мы пристроились сзади к повозке. Приказ разобрать вещи. Офицеры, – лично их вещи новые, – в большой суматохе каждый ищет свой багаж. Ища и не находя моего английского мешка, нервничая, залез я на повозку и роюсь в мешках, ища мой. Потерявши надежду найти и не опоздать к погрузке с этим ещё не известным полком, я спрыгнул с повозки. И тут-то за плечами я почувствовал свой мешок и вспомнил, что его ещё заранее повесил себе за плечи, чему очень обрадовался. И мы с братом пошли к строившейся сотне казаков и тихонько пристроились к хвосту.
На нас были нахлобучены папахи и зимние шерстяные шлемы, которые оставляли открытыми только глаза. Конечно, мы ещё больше их натянули на лица, чтобы только глаза были видны. Что полк грузится, не было никакого сомнения. Пробежали вестовые, вызвали всех офицеров, чтобы каждый был узнанным по лицу знающими его казаками, пропуская по одному. Давка, сотни нажимают одна на одну. Казачий дух крепок, все, конечно, строги, по слышащимся разговорам, но всё же чувствуется казачья сила спокойствия. В давке нас разъединили с братом, то есть какой-то казак полка втёрся между нами. По разговорам и по погонам мы поняли, что попали в 18-й Георгиевский Донской казачий полк, бывший Гундоровский, все казаки этого полка – Гундоровской станицы, откуда и это его название, а титул Георгиевского ему присвоили за бесконечную храбрость и боевые заслуги против красных.
Ещё темно, часов пять, всех нас запорошило снегом, всё на нас нахлобучено, даже воротники шинелей. Подходим к лестнице парохода, вдоль которой с двух сторон расположились шеренгой офицеры полка. Вызывают сотню, потом – по взводам. Казаки идут один за другим, офицеры сотни от взводов проверяют строго каждого идущего казака, поднося к лицу лампы-молнии, чтобы лучше видеть его и убедиться в его личности.
Сжалось сердце! Ну, думаю, не пропустят – застрелюсь здесь на месте. Ребята мы молодые, высокие, стройные, не дурные лицом, в хорошо пригнанных шинелях из хорошего сукна, что в такое время говорило, что мы из состоятельного сословия и, несмотря на окружающую обстановку, были очень чистенько одеты.
Подходит очередь брата, на него посветили, две лампы как-то сошлись. По форме и казачьему одеянию мой брат, как и я, ничем не отличались от других наших дорогих станичников. А посему, посветивши огнём, проверяющие офицеры посмотрели на брата, улыбнулись, брат им откозырнул, отдал честь, и прошёл. Вперёд идущего меня казака осветили и спросили, кто такой? «Так я же Яковлев!» Есаул с одной стороны и сотник с другой стороны, смеясь, говорят ему: «Ишь, как закутался, и не узнать; ну, проходи, Яковлев», - и сразу же лампы на меня: «Кто такой?» Я отвечаю: «Фельдшер полка». – «А! Пожалуйста, проходите». Вслед слышу, что сотник спрашивает у есаула, кто такой, но я совершенно спокойно, не теряя моего спокойного шага, хотя внутренне и волнуясь, поспешил пройти за шедшим впереди меня казаком, сжимаемый идущим уже сзади меня следующим казаком.
Подошли к сходне, погрузили нас на небольшой пароходик, отчалили. Когда были в море, то стало рассветать. Было очень хорошо видно, как вошедшие красные били из пулемёта по грузившимся казакам и как набережная мгновенно пустела, там оставались лишь убитые и раненые. Подвезли нас к очень большому военному английскому кораблю, на который мы и взобрались по спущенной для нас лестнице. Этот пароход оказался дредноутом «Emperor of India».
Не успели мы погрузиться, как к дредноуту подошёл небольшой русский военный пароход. Тут тебе сразу англичане сделали немедленный парад в нашу честь и английских моряков. По сходням поднялся генерал Врангель, длинномордый, бледный лицом, в кубанке, а кубанская черкеска шла ему, как корове – поповская риза. Он приехал справиться, полностью ли погрузился Донской казачий полк. В это время к нему подошёл глубокий старик-атаманец, то есть казак, когда-то служивший в Донском атаманском казачьем полку, стал на колени с грамотой на голове и во всеуслышание просил помиловать его заблудшего сына. Генерал Врангель сказал, что вина сына тяжёлая, что простить он ему не может и что сын его будет расстрелян. Старый огромный казак рухнул на палубу. Генерал Врангель, откозырявши англичанам, уплыл этим же пароходом. Потом я узнал, что сын этого казака, служивший в Донском атаманском казачьем полку, под впечатлением отступления и так бесславно кончившейся борьбы с красными призывал однополчан захватить, связать всех казачьих офицеров атаманского полка (а в этом полку ; офицеров были разного рода князьями, баронами, графами и ничего общего с казаками не имели) и передать красным. Он был окружён офицерским и казачьим сходом и разоружён. Но казак успел рубануть шашкой одного из них – вот ведь и его вина теперь в чём. Теперь этот казак-атаманец находился на одном из судов-пароходов, на котором наказанных убивали-расстреливали. Но Врангель-то, Врангель – эта сволочь - сам во всём в первую голову виноват: не он ли повесил кубанского казака, члена рады, за то, что тот был в партии демократов, а когда его вешали, то Дорошенко сказал, что «коротка верёвочка та всю Кубань стягне». Так и случилось. Узнав об этом, кубанские казаки бросили фронт, повернули своих коней по домам, открывши на большом пространстве фронт, куда полилась красная лавина, захлестнувшая нас, как огромной морской волной, отчего мы не смогли оправиться и вот так плачевно докатились до Новороссийска [1].
Солнце взошло. Не успели мы с братом расположиться под вращающимся большим дальнобойным орудием, как красные с берега выстрелами из орудий заставили «Emperor of India» покинуть порт. Два снаряда упали очень близко от дредноута, фонтаны воды высоко поднялись, английских моряков от этого в два счёта «слизнуло» - попрятались за бронёй. После отплытия англичане накормили нас гороховым супом и крепким чёрным чаем. Вечером мы выгрузились в Феодосии, в Крыму.
Теперь, лёжа на берегу моря, чувствовали всю горечь пережитого. Казаки полезли в море купаться. В этом месте берег обрывистый, сразу большая глубина. Потом, поевши что было, вдарили по гармошке, появились плясуны и начали отбивать казачка, а там запели наши вольные удалые донские казачьи песни.
Приказ строиться. Были ещё какие-то казачьи погрузившиеся и теперь вот разгрузившиеся части. Я и брат представились командиру полка, генералу Долгопятову. Герой-человек! Ему ведь только 25 лет, а он уже генерал и командир этого полка. Брата поставили подхорунжим одной сотни, а мне поручили весь состав Красного Креста полка. Полковым доктором оказалась молодая докторица из донских казачек Гундоровской станицы. Вот так мы с братом стали военнослужащими 18-го Георгиевского Донского казачьего полка.
Примечание редактора:
1. Речь идёт о разгоне Кубанской Законодательной Рады. В феврале 1918 г. в Екатеринодаре Рада приступила к решению вопросов государственного устройства края, был утверждён трёх полосный сине-малиново-зелёный флаг Кубани, исполнен краевой гимн "Ты, Кубань, ты — наша Родина". Накануне в Париж на Версальскую мирную конференцию была послана делегация Рады. Идея кубанской государственности вступила в конфликт с лозунгом генерала А.И. Деникина о великой, единой, неделимой России. Председателю Рады Н.С. Рябоволу это противостояние стоило жизни. В июне 1919 года он был застрелен в Ростове-на-Дону деникинским офицером. В ответ на это убийство с фронта началось повальное дезертирство кубанских казаков, в результате которого в Вооружённых силах юга России их осталось не более 10%, а было около 68%. На парижский дипломатический демарш Рады Деникин ответил её разгоном и повешением казачьего полкового священника А. И. Кулабухова, члена парижской делегации. Остальные члены делегации, боясь расправы, не вернулись на Кубань. Несколько членов делегации (почти все черноморцы) по приказу генерала Врангеля были преданы военно-полевому суду.
Свободное копирование
