9 февр. 1901
Недавно в Н. Колымске разыгралась трагедия: по реке Колыме ехал заседатель Иванов, родом из якутов. Его встретил политический ссыльный [Калашников] и, ожидая письма, под'ехал с вопросом, нет ли ему чего нибудь с почтой. Заседатель, как мне пишут, вечно полупьяный, чем то оскорбил его. Неизвестно с чего именно началась ссора, но ссыльный кинулся к заседателю "с угрожающим жестом", а тот бывшим с ним поселенцам и казакам велел держать его и избил самым жестоким образом. Ссыльный вернулся в "город", встретил товарища, рассказал ему обо всем и тут-же, на глазах у него, застрелился. Это, разумеется, произвело страшное впечатление на всю ссыльную колонию. После этого некто Ергин, товарищ самоубийцы, встретил на охоте под Колымском того-же заседателя Иванова и застрелил его наповал. Так рисуют это дело письма ссыльных. По отзывам -- оскорбленный Ивановым ссыльный был человек необыкновенно кроткий и нужно было действительно тяжкое оскорбление, чтобы он кинулся на заседателя с "угрожающим жестом". Наоборот -- якут Иванов рисуется человеком грубым и вечно пьяным. У Ергина в Петербурге мать... В письме сообщалось, что назначен военный суд и значит -- верный приговор к смертной казни. Одна из моих знакомых -- родственница ген. губ. Пантелеева, и я написал ей об этом деле {Ал. Ив. Пантелеев, ген.-губернатор Восточной Сибири; родственница эта -- художница В. П. Шнейдер. См. письмо к ней В. Г. 18 дек. 1900 г.}. Она написала Пантелееву, и наиднях получен ответ. "Подробности происшедшей в Н. Колымске драмы известны мне,-- пишет он, -- в несколько ином виде, чем по дошедшим до вас сведениям, но тем не менее Ергин, убийца Иванова -- родом якута, но вполне честного и добропорядочного человека -- понесет наказание по приговору гражданского суда. На таком решении должен был я остановиться как по о_б_с_т_о_я_т_е_л_ь_с_т_в_а_м д_е_л_а, так и потому, что командирование военного суда в настоящее время года в эти столь отдаленные места или-же вызов оттуда в Иркутск всех необходимых лиц представляется почти невозможным. Во всяком случае участь этого Ергина в руках нашего общего суда, к с_о_ж_а_л_е_н_и_ю н_е_р_е_д_к_о н_е в м_е_р_у г_у_м_а_н_н_о_г_о".
Очевидно все таки, что были какие-то о_б_с_т_о_я_т_е_л_ь_с_т_в_а д_е_л_а, влиявшие также на это решение. Интересно, что генер.-губ. все таки недоволен "гуманностию" гражданского суда. Когда года три назад некто Карпов, сынок одного из сибирских губернаторов, застрелил выстрелом в спину инженера, останавливавшего его приставания к дамам в вагоне, -- то и он, и его отец добивались всеми мерами именно военного суда. Когда это удалось, то приговор оказался очень мягким: ссылка в Вост. Сибирь на три (кажется) года с лишением прав. Но и это еще показалось слишком суровым: ходатайствовали перед государем, и тот заменил ссылку арестом без лишения прав! Убийца Сморгунера, редактора "Туркест. Края", Сташевский -- посажен в крепость и оттуда выпущен месяца через два-три. Этого г. г. военные не считают "не в меру гуманным"...
Интересна дальнейшая судьба этого Карпова, заслужившего такую беспримерную высочайшую милость. Ободренный этим доказательством безнаказанности -- он превратился в окончательного безобразника и однажды на палубе парохода, в присутствии многочисленного общества (и дам в том числе) -- стал отправлять естественные надобности. Это повело -- к исключению его из военной службы.
На-днях в Петербурге у выхода из гостинницы Палкина какой-то военный стал рубить по голове шашкой барона Н. И. М-ва. Его едва удалось обезоружить, причем он избил городового и порезал ему руки. При аресте оказалось, что это "самозванец". Он носит, "не имея на то права", форму уральского казачьего войска и именует себя Ник. Богучарским. Интересно, что газеты как-то глухо упоминают об этом случае, ограничиваясь коротким и неясным известием... Между прочим упоминается, что он "лишь несколько дней как приехал в Петербург и как видно из найденных у него в кармане бумаг, -- имел сношения с завсегдатаями ночлежных приютов"...
Свободное копирование
