1883-й год*
* Рукопись в старой, повидимому самодельной, тетради без переплета, сшитой из белой, теперь пожелтевшей, нелинованной бумаги (в 1/4л.). Тетрадь озаглавлена (на первом листе): "Отрывки, Наблюдения. Заметки". И ниже "1884" год. Вверху надпись "В. Короленко" и внизу "Амгинская слобода". В тетради несколько небольших отрывков, являющихся главным образом записями якутских преданий, а также два отрывка черновиков рассказа "В дурном обществе". 51 страница озаглавлена 1883 г. и далее по 86-ю страницу следуют печатаемые здесь подневные записи. Дневник этот велся в слободе Амге, где В. Г. прожил в ссылке с 1 дек. 1881 года по 10 сент. 1884 г. (См. "Истор. Моего Совр., т. IV, гл. XVII—XXXV). Описание рукописи см. в статье "От Ред. Комисии" (3).
7 января
Приступая к этому дневнику с намерением заносить в него все более или менее выдающиеся события нашей нехитрой слободской жизни,— я нахожу, что мне очень удобно начинать его именно с начала нынешнего года. К этому времени приурочились волею судеб несколько случайностей, могущих оказать на эту жизнь известное влияние. Можно сказать, что если возможен какой либо поворот к выходу из теперешнего положения, то он возможен именно теперь.
Общий фон, на котором разыгривается наша маленькая драма — выяснится сам собою при дальнейшем изложении. Но мне необходимо все таки захватить предварительно в общих чертах — самый конец прошлого года.
Начать хоть — с рогожинского амбара. Сей амбар сломан. Украдено довольно. Между прочим — туша мяса, которую разделили тут-же, на месте, что заметно по крошкам жиру и говядины. Обыск. Обломки талинок приходятся как раз к кошевке Васьки Абясова, нашего близкого соседа. След — также совпадает. Под полом у Васьки — оказывается зарытым хомут,— конечно краденный, хотя и не в этот раз. Ваську арестуют, допрашивают, посылают в город. Если не ошибаюсь, в этот то именно раз В. М. не допустил делать обыск в некоторых местах своего жилища.
Работник учителя случайно видел участников этого ночного предприятия (кроме Васьки помню еще Куддуса) и рассказал учителю. Учитель, желая навести на след — сказал об этом "следователям" из местных крестьян Якову Немчинову (другого не помню), конечно по секрету. Но сии местные Лекоки, посадив работника (Малайку) в кутузку, стали оного гласно пытать, но так как (по сознанию самого Малая) пытали не довольно жестоко, то ничего не добились, кроме того, что поставили учителя лицом к лицу с татарами, создав прецедент для будущих пропаж учительской скотины.
Абясов отправлен в город, "по прочету", т. е. при двух пакетах, отдаваемых на руки ямщикам. Ямщики, передавая пакеты друг другу, кладут их на стол, что конечно на руку Абясову. Один пакет как-то исчезает и Абясов является в город при одном только пакете.
Без сомнения даже татары признают, что отправка Абясова — вполне основательна. На этом сходятся все партии. Халит советует даже выставить Ваську голым на мороз и держать до тех пор, пока он не сознается и не выдаст сообщников. Михайлов первый, говорят, подает совет примерить талинки по кошевке. Таким образом оба сии мужа содействуют в данном случае правосудию. Правда, Васька — зять Мохутина, и значит враг Халита. Быть может этим кое-что об'ясняется.
С этим событием совпадает поездка Н. В. {Н. В. Васильев — Амгинский писарь, первый политический ссыльный в Амге, женившийся на якутке и вполне вошедший в местную жизнь.} в город, отправка туда-же Туфея {Один из татар, живший в Амге и промышлявший исключительно воровством.} "за угрозы и буйство на сходе" и отправка Туфейкина сына, как не имеющего права проживать в Амге. Туфей вскоре возвращен. Васька тоже благополучно вернулся (как оказалось впоследствии,— за неимением мест в остроге).
Минуя мелкие события,— взломана церковь. Ночью — набат. Оказалось, что в то время, как трапезник и сторожа отлучились (для выпивки) — некто забрался в церковь. Возвратясь вскоре,— стражи находят замок сломанным и бросаются на колокольню. Как кажется, в это время выход оставлен без наблюдения (по другим сказаниям — поставлена баба), и двое мужчин, быстро выбежав из церкви,— убежали. Собравшийся народ отправляется искать следы. Ищут неискусно и уже в поле наталкиваются на свежий след. Он приводит в слободу, к татарину. У последнего — два гостя, пьют якобы чай, по их словам — уже давно. Но на ногах у них оказывается свежий еще снег. Их арестуют. Это Куддус и Богатырь.
Обоих отправляют в город. Вас Мих. на другой же день заявляет некоторым лицам, что это дело не татар. Он называет Титова и М. (Титов при начале набата явился к Ахаткину, {Ссыльный, с которым В. Г. познакомился в Вышневолоцкой политической тюрьме.} еще не спавшему. "Мол что-то звонят!"). Общественное мнение, сначала вполне обвинявшее взятых татар,— начинает впадать в некоторое недоумение. Действительно есть факты, не вполне об'ясненные поимкою Коддуса с Богатырем. В ограде Монастыревского дома находят заброшенный лом, а это — в стороне противоположной той, по которой предполагались бежавшими пойманные татары (но именно в эту сторону должен бы бежать Титов). Далее — большой довольно ценный крест — не украден, хотя сдвинут с места и положен распятием вниз (чтобы не видел значит!). Это отчасти указывает на религиозную православную руку. В конце концов — оба татарина возвращены за недостатком улик. Общественное мнение тоже находит, что они были обвинены невинно. Что же касается их следов с поля (что несомненно), то это обстоятельство достаточно об'ясняется тем, что они ловили там кобылу (конечно чужую). Поговаривают, что в церкви были действительно два татарина и двое православных (называют Титова). Покража невелика — серебряный ковшик и рубля три церковных денег. Результат тот, что еще до сих пор по ночам сторожа у церкви для храбрости подымают ночью трезвон. Впрочем, говорят, нанимают в трапезники Степанушку Миркова. Тогда трезвон прекратится.
Затем, переворот в Якутске: исправник Бубякин подал в отставку, заседатель Слепцов перевелся в другой участок и на его место к нам назначен Антонович. На место-же исправника неизвестный нам Пиневич. Антонович уже был здесь, собирал татар и крестьян и увещевал тех и других. Тема увещаний — братское сожительство. Кроме того, общим совещанием выработан прожект: купцы В., Корякин, Афанасьева {Т. А. Афанасьева — амгинская обывательница, владелица лавки; сын ее был учеником В. Г.}, священники, Борисенко {Борисенко — амгинский начальник почтовой конторы.} и учитель собрали добровольно около сотни рублей и предложили обществу держать 6 караульных. Расчет следующий: общество дает от себя еще 500 рублей (!). Затем,— недоразумение: Корякин, священник и некоторые другие лица поняли предложение в том смысле, что общество, кроме 500 руб., принимает еще на себя (или возложит на караульных) имущественную ответственность за всякие пропажи. Корякин прямо говорил мне: "Пропадет у меня бык со двора,— плати. Сломают амбар — опять плати. Иначе нельзя. А то-мол, караульные сами и воровать станут". Общество не согласилось. Данило Иванов заявил даже очень резко, что мол купцы это хотят заставить нас сторожить их добро. Вывод замечательно глубокомысленный, если принять в соображение, что у массы крестьян татары воруют скотину в поле (где караулы не помогут), амбары же ломают только у богатых людей. Если сосчитать все, что украдено из крестьянских амбаров за все время, а не за один год,— то конечно и этого не наберется на 100 даже рублей. Между тем,— обществу пришлось бы платить караульным 500, да еще гарантировать страховую премию за пропажи, быть может тысячные, из богатых амбаров. Правда, когда я излагал эти соображения, мне ответили, что имелась в виду только обще-уголовная ответственность караульных за стачки с ворами или дисциплинарная за неисполнение обязанностей, но мне кажется странным, почему Корякин так наивно просто и с такой уверенностию говорил: "пропадет у меня — плати", почему о. Алексей перевел даже обществу на сходе предложение в том-же смысле, о какой, наконец, ответственности говорил В., который даже взял назад свое предложение дать 18 р., в виду того, что "безответственные" сторожа его не гарантируют. Как бы то ни было, общество благоразумно отказалось, благонамеренное начальство огорчилось и пригрозило, что караулы все таки устроены будут, а именитые амгинские обыватели подали начальству петицию в том смысле, что жить в Амге весьма затруднительно, что они предлагали обществу устроить караулы, но общество сочло это неудобным и что, наконец, нижеподписавшиеся просят административных мероприятий.
Последняя просьба ставит между прочим один интересный вопрос, очень существенный для деревенской жизни вообще, а для нашей слободской жизни сугубо-существенный. Я не стану пока останавливаться на нем в надежде, что дальнейшие факты сами достаточно осветят его и укажут более убедительным образом: действительно-ли неизбежны в жизни деревни (хотя бы только в нашей ссыльной стороне) административные мероприятия, обходящиеся без юридически обставленных следствий и доказательств и основанные на общественных отзывах и приговорах. Пока-же скажу только, что наше общество составило уже 5 таких приговоров, как относительно татар вообще, так и с указанием известных наиболее "деятельных" лиц. Заседатель Сл. постоянно понуждал даже общество к составлению этих приговоров, якобы для вящего убеждения высшей областной власти. Приговоры составлялись, но при поездке Н. В. в город оказалось вдруг странное обстоятельство: все эти приговоры лежали у заседателя и исправника без движения! Факт — наводящий конечно на размышления о взятках, во 1-х, а во 2-х, хорошо иллюстрирующий содействие власти к искоренению преступлений. Дело в том, что нужна некоторая храбрость, чтобы говорить на сходе против татар и в пользу подобных приговоров, так как все, что говорится на сходе — узнается татарами. Каждый, ратующий за подобные меры,— рискует лишиться лошади или коровы, а между тем,— риск этот ведет лишь... Как бы то ни было, пока можно констатировать факт: обществу не совсем-то законно навязаны поселенцы татары в количестве превышающем самый состав общества. Затем, общество связано по рукам и ногам в самозащите, так как средства, предоставленные ему законом, или недействительны (все почти татары даже юридически уличенные,— отпускаются в то же общество, "впредь до дальнейших распоряжений") или обращаются во вред самим же крестьянам, как это случилось с приговорами, которые эксплоатировались начальством с неизвестными целями.
Такова была "деятельность", говоря высоким слогом, сошедших со сцены властей. Какова будет деятельность новых — посмотрим. Впрочем, кажется исправник Пиневич, о котором отзываются вообще хорошо,— умер на днях {На полях тетради против данного абзаца написано позднейшим почерком "жив."}.
А пока — в Чыкырцах увели лошадь, в Самарсунском наслеге — жеребчика. Как кажется какой то жеребчик находился у Титова, но где теперь находится — неизвестно.
Небольшое обстоятельство. Михайлов, принимавший у себя исправника и заседателя (прежних) и вообще "гремевший",— в последнее время оказался в положении двусмысленном и изолированном. Конечно, юридических улик опять нет, но все отлично знают, что г. Мих. пользуется (услуга за услугу) весьма дешевым мясом, которое он даже лично иногда привозит "с Мазана" (в ранние или поздние часы). Были даже прямые указания в этом смысле со стороны Мохутина и, говорят,— Чиркова. Как бы то ни было, в глазах нового начальства г. Мих. оказался маленько "замаранным" и многие его попытки "проникнуть" оказались неудачны. Вследствие этого он оказался вполне изолированным, никто не являлся к нему даже в праздник. Это, повидимому, побудило сего почтенного мужа повести игру открыто. Говорят, он велел некоему человечку передать смотрителю, что хотя последний ныне ездит на лошадях, но летом, может быть, будет вынужден ходить пешком. Откровенность подействовала, и теперь Михайлов вновь принят "в порядочном обществе".
