Глава 10
Договор
Итак, мы в приемной КГБ по Москве и Московской области.
В коридоре на стульях лежат плоские коробки с бельгийскими женскими дубленками, среди парней в штатском, занятых примеркой и распределением, оживленная толкучка .
Нас приглашают в комнату переговоров за знакомой, обитой коричневым дерматином дверью, с нами входят два молодых человека среднего роста в сереньких москвошвеевских костюмах, в тишине я произношу пламенный монолог на тему “Все прогнило в датском королевстве” и рассказываю о разводе Олега: как его угрожали “сбить машиной”, как из-за шмоток и тачек клоуном Абельдяевым по звонку “сверху” был грубо нарушен закон и, в результате, обобрали хорошего человека. Олег вежливо спрашивает офицеров можно ли выйти и отпустить такси, я от их имени информирую его, что он – пока - свободен и может идти куда хочет и продолжаю гневно обличать партийную верхушку государства, погрязшую в коррупции, бриллиантах и интригах.
Ребята вежливо выслушивают меня, не прерывая, чтобы, как я понимаю, не испортить фонограмму ( я не сомневался, что в приемной ведется запись, тем более, что они не имели при себе блокнотов и ручек).
Олег возвращается как раз к тому времени, когда один из них, с трудом подавив зевок, спрашивает чего мы собственно хотим от их Конторы (это название КГБ я ввел в оборот, о чем будет в дальнейшем) на что я отвечаю, что ничего, кроме рапорта по команде от них не жду – пусть высокое начальство само решает. Мое дело только проинформировать – вся политическая верхушка страны, в том числе Семья “нашего дорогого Леонида Ильича” прогнила и, с Политбюро во главе, ведет себя, как враг на оккупированной территории. Я произношу финальную (ключевую) фразу:
Передайте вашему руководству, что сначала вас используют против нас, а потом обвинят в искажении линии партии, перегибах и мы все опять встретимся на нарах или нас вместе закопают. Надо помнить историю. Они это делают без фантазий, по одним и тем же лекалам. Перечислить сколько министров ЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ расстреляли? В спинку кресла вашего министра вмонтирован пистолет. Это место смертника. Так что, или вы с нами против них или нас опять ждет общая судьба.
Я думаю, с 1917 года так с ними никто не говорил и с такими предложениями не обращался.
Но я без суда и следствия, авансом, отсидел 4 года в особом режиме и хорошо помнил, как в 1952 году на моих глазах арестовали и увели отца. И у меня на руках были козыри – неопровержимые факты круговой коррупции и расправы с неугодными. Я не нарушал законы и влетел в конфликт с системой после выступления на комсомольском собрании на Студии. Уже начали убивать моих товарищей. Это был беспредел и я объявил организаторов этого беспредела гадами.
Есть еще момент, который может в какой-то степени объяснить почему я имел внутреннюю уверенность в правоте своих действий.
Я это никогда ни с кем не обсуждал, но я принадлежу к касте жрецов Всевышнего Господа Бога Израиля и, к тому времени, уже имел очень высокую степень посвящения. Я был и остаюсь глубоко верующим человеком и знаю, что все в Руке Божьей и Бог хранит смелых и честных людей. Я фаталист: чему быть – того не миновать. Семь бед – один ответ. И, еще, я понимал, что кроме меня никто ничего не скажет и не сделает. При этом я не говорил ничего, что не подтверждалось бы убойными фактами. И то, что я пишу сейчас – только правда, только факты, совесть моя чиста – я ничего для себя не хотел, ничем не воспользовался и никого не обманул.
Свободное копирование
