В Калининградской области Тевтонские следы были везде.
- Пойдём, я покажу тебе немецкие могилы?- говорил Лёва
- Фашистские? Нет, немецкие. Там выбито 1878 год.
- Это еще до революции?
- До революции здесь везде-везде жили немцы.
И я оглядывалась, боясь увидеть на каждой ветке на елке по немцу в каске и с автоматом, как в фильм «Четыре танкиста и собака».
А, что такого. Тут даже и Гофман жил. Гофман, это который «Щелкунчик»?
И я замирала.
У меня есть пластинка с детской музыкальной композицией «Щелкунчика» и черный том сказок Гофмана со взрослыми гравюрами. Музыка Чайковского волшебна. Она делает меня снежинкой и поднимает над домом Мари и Франца, заставляя до изнеможения кружиться, отставляя носочек в стоптанном тапочке и растопыривая полы халатика. Но я-то знаю, что это не халатик, а пачка балерины.
Гофман-тоже немец? И очень даже просто. И Гете, который написал «Рейнеке лиса» немец и братья Гримм с их Беляночкой, Розочкой и ручным Медведем-принцем и розовыми кустами вокруг домика-пряника, и Гауф с «Холодным сердцем» - все они немцы . Все они немцы и жили до революции.
И Шиллер тоже немец.
«Когда меня мой рыцарь любит,
как говорит,
Он мне перчатку подарИт»
Я даже икаю в этом месте баллады, от коварства Дамы и ответа Рыцаря. И вздрагиваю её дрожью, когда перчатка (от волнения Рыцарь бросает, конечно же, не надушенную перчатку дамы, а свою железную-рыцарскую и железо больно ударяет в грудь Дамы , оставляя на теле синяк на долгую память»
О, они , как два поединщика перед лицом вечности-поэзии Шиллера. Это и есть –«любовь» - война во имя правды: «любит-не любит-плюнет-поцелует- к сердцу прижмёт- к черту пошлёт».
Здесь всё имеет немецкие следы. Даже дом, в котором я живу - с канализацией, пришедшей в упадок. Колодцем для слива нечистот в саду, Дом , с его красной черепичной крышей и сараями- немецкий. Не тот немецкий, который построили пленные, а тот немецкий, который: «здесь везде-везде всегда жили немцы». И печки ,обложенные кафелем- коричневым и зелёным-немецкие и широкие окна в сад-тоже.
«И земля» , тихо говорю я себе , засыпая, «здесь немецкая».
- А еще у них были замки-крепости, шепчет мне Лева.
-Где же они все?
-Кто?
- И замки и немцы.
-Замки лежат в руинах, а немцев всех вывезли.
-Куда?
- К ним, в Германию.
Лёва делает жест рукой, так аист тяжело поднимается из гнезда на фонарном столбе - и улетает.
«Мне папа рассказывал»,- говорит , Лёва, -«В музее, в Янтарном есть карта. Вся наша Калининградская область заселена русскими со всей нашей огромной страны. И эта карта вся составлена из янтаря, на ней даже есть наш Славск.»
Из янтаря! Мне кажется сердце разорвётся, если у меня будет что-то из янтаря.
Мама купила в Калининграде бусы из желтых продолговатых бочоночков, похожих на липовый засахаренный мёд для своей коллеги . Я даже лизнула одну бусину, когда никто не видел - просто что-то гладкое, лишенное медового вкуса. Папа повертел в руках:
«80 рублей, половина моей месячной зарплаты прокурора района.»
Да, никакой зарплаты не жалко за такие бусы. За янтарное сердце ничего не жалко. Носить его на груди на тонкой золотой цепочке-камень солнца.
- И Бог здесь был немецкий и Богородица. Об этом я не говорю никому , даже Лёве. Просто прихожу к Кирхе, которая стала силосной башней и дома часами вглядываюсь в репродукции из книги «Шедевры Эрмитажа».
Мою руки холодной водой под зеленым рукомойником со стержнем с пимпочкой , который нужно поднимать вверх и вниз, и тогда из рукомойника течет вода; вытираю руки вафельным полотенцем и переворачиваю страницы.
На руках цыпки , а страницы глянцевые . Цветные репродукции наклеены справа на глянцевый лист и мои цыпки оскорбляют это роскошество красок и линий.
В книге много Богородиц. Больше всего мне нравится девочка в багряном платье. Она сидит на низком стуле, сложив руки . А её мама накрывает на стол- там за рамкой картины. У девочки чистый взгляд. Таким взглядом смотрят на небо, когда улетают птицы.
****
- Дети!- говорят нам. У нас будет конкурс. Каждый может прочитать своё любимое стихотворение.
Моё любимое стихотворение- это баллада «Вересковый мёд» Роберта Луиса Стивенсона в переводе Маршака.
«Из вереска напиток забыт
Давным-давно,
А был он слаще мёда,
пьянее, чем вино»
****
Когда я читаю о малютках медоварах на площадке возле кирхи, превращённой в силосную башню, я представляю себе малюток-гномов из сказок братьев Гримм.
И представляю, что где-то здесь они варят немецкий эль или немецкое пиво.
«Лето в стране настало.
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
вересковый мёд»
Мой голос разносится в парке. Слушает комиссия, слушает немецкая земля под колхозным сапогом, слушают столетние липы, слушают рыцари Тевтонского ордена, убивавшие пруссов, слушают непобежденные прусы с белесым небом в глазах, слушают зарытые клады и невзорвавшиеся бомбы.
И всё это отзывается моему голосу.
И только с края эмалевого неба смотрят на меня глаза немецкой Мадонны, которая знает и чувствует больше, чем я и которая обнимают своей любовью и молитвой к Сыну : и русских, и немцев, прусов и тевтонов,- в той стране, где нет не эллина, не римлянина, не иудея, не немца, не прусса, не тевтона, не русского, где все мы жители небесного града, пьющие вересковый мёд.
Свободное копирование
