С первого дня учебы наш институт набросился на нас с таким количеством предметов и классных преподавателей, что можно было испугаться, но этого не произошло. Преподаватели были превосходные, штатские и военные, так как в Москве существовала еще знаменитая строительная Военная академия, и преподавателей оттуда приглашали к нам.
Самым видным из них был полковник Добряков, мощный спокойный блондин, он царил в начертательной геометрии. При помощи цветных мелков и тряпки, он в один момент разрисовывал всю доску. Поспеть за ним было невозможно. Это было необыкновенное пространственное мышление и зрительная память. Я бы нисколько ни удивилась, если бы он, один раз посмотрев, изобразил Эйфелеву башню. По сопромату у нас был очень живой преподаватель – Рекач, чех, давно живущий в России. Он уже был вполне досягаем. У него всё что угодно можно было спросить. Ни с сопроматом, ни со всеми последующими механиками у меня с самого начала не было проблем.
Еще было черчение и рисование. У преподавателя по черчению не было постоянной аудитории. Он приходил со своим складным столиком. Одет был всегда небрежно, вид имел неприветливый. В первый раз я робко подошла к нему со своим чертежом, свернутым в трубу:
«Ты что мне колбасу подносишь?»
Он взял мою трубу, и в один момент ровный лист лег на стол:
«Блин надо, а не колбасу!»
Он был шрифтовик, каллиграф, но я с самого детства видела как вольно и красиво надписывают чертежи. Его прописи давно устарели, но нужно было получить слово «зачет» в зачетку, чтобы допустили к экзаменам. Большие проблемы были с военным делом. Круглолицый майор вызывал меня к ящику с песком, на котором я должна была расставить «боевые единицы» – это называлось фортификацией. Я беспомощно стояла у ящика. Майор голосом, поставленным на полную громкость, вещал:
«Ты проиграла сражение, и еще тебе вся аудитория подсказывала – два с минусом!»
На мое счастье мучения продолжались только первый семестр. С Нового года военное дело для женщин отменили.
Проблема была и с рисованием. Рисовали так называемые натюрморты, составленные из кубов, шаров, пирамид, расставленных на табурете с длинными ножками. В нашей домашней мастерской я числилась «импрессионистом», эти предметы на табурете смотрели враждебно. Наш преподаватель Мешков с самого начала урока подсаживался ко мне и мне помогал. Ребята смеялись:
«Художник всегда хочет выставляться, Мешков тебе нарисует, а потом выставит, как лучшую работу».
Так оно и получилось, рисунок оказался на выставке.
Для занятий физкультурой был хорошо оборудованный зал. В то время занятия спортивной гимнастикой для мужчин и женщин были одинаковые – кольца, турник, брусья. В последний раз я занималась гимнастикой еще до войны, техника у меня сохранилась, а сил не осталось. Преподаватель заметил мою технику и три раза вызвал меня на стойку на кольцах. Но на третий раз руки перестали меня держать, и я рухнула вниз. Меня поймали, к снарядам больше не допускали.