И все же, чтобы быть справедливой, я должна сказать, что в те страшные годы, наполненные ужасами расстрелов, зверств, бессмысленных разрушений, голода и холода, о которых ныне живущие не имеют даже отдаленного понятия, тифа, эпидемий «испанки», поголовных арестов, — в те годы была и другая жизнь. Было множество лекций, самых различных, для нас, молодых, безумно интересных; проходили ожесточенные диспуты по самым различным вопросам; было множество выставок; все мы ходили в театры, отмечали всевозможные юбилеи, и эта интеллектуальная жизнь в парализованном городе производила потрясающее впечатление, как если бы на поверхность вырвались скрытые, глубоко запрятанные силы. Люди хотели всё видеть и все знать — всё, кроме тех ужасов, в которых они жили, и от которых зависела их жизнь.
Из Москвы, Петрограда, из Киева и других городов в Рязань приезжали первоклассные артисты. Больше всего для города сделал Григорий Пирогов из Большого театра, «второй Шаляпин», который и устраивал эти выезды. На рязанской сцене шли лучшие оперы, в Красном зале бывшего Благородного собрания — концерты и балеты. Пирогов был любимцем города и сам любил Рязань... как собственный дом, в котором можно делать всё, что хочется. Вот один тому пример.
Шел «Фауст», пел Зибель, Пирогов ждал в глубине сцены, разглядывая клумбу с цветами, которая на сцене стояла явно косо. Внезапно он подошел к этой клумбе, поправил ее, даже рукой прихлопнул, после того отошел на свое место и снова превратился в Мефистофеля. В тот вечер я сидела в четвертом ряду партера и всё это хорошо видела. А место это я получила в обмен на прекрасное вышитое полотенце, которое выпросила у мамы, — в кассе театра им все восторгались. Тогда мы часто получали билеты не за деньги, а в обмен на вещи, которые артисты потом делили между собой.
Другая история с Пироговым в Рязани была связана с приездом к нам Неждановой, которую он же и привез. Голос у Неждановой был тогда замечательный, такой бывает, как говорят, раз в тысячу лет — серебряная колоратура. Позже я ни у кого такого голоса не слышала, как и не слышала, чтобы об этом говорили. Публика в театре то замирала, то просто орала от восторга. Нежданова много пела на бис, но она боялась за свой голос, а люди в театре хотели слушать ее бесконечно. Выручал Пирогов, который выходил и пел вместо нее. С его голосом можно было петь часами! Моя сестра Татьяна рассказывала, что однажды она слушала в Москве в Колонном зале, как Пирогов пел Беду Проповедника, и на его «Аминь!» хрустальным звоном ответили подвески на люстрах, которые качались и звенели. Публика смотрела вверх, не понимая, что происходит.
А в тот раз своим бесконечным бисированием рязанцы довели Нежданову если не до истерики, то до слез. Она рыдала за кулисами, Пирогову это надоело, он вышел на сцену, подошел к рампе и сказал: «Вот мы всё поем и поем вам...» — и вдруг рявкнул: «Хватит! Теперь пойте вы! «Дубинушку»! А я буду запевать. Ну!»… И — запел. Огорошенный зал молчал. Пирогов остановился, прислушался, и снова рявкнул: «Не слышу! Петь всем!» — и снова начал. Наконец, зал нестройно запел, Пирогов подпевал, дирижировал, а в это время Нежданова потихоньку убежала из театра...
На следующий день вся Рязань распевала, подражая Неждановой. Но ей опять не повезло. Когда она уезжала, городская общественность в качестве дара от благодарного города передала ей тушку молодого теленка. Время было голодное, подарок был поистине бесценным. И надо же было случиться, что именно в этот момент из Москвы к перрону подошел поезд, на котором приехала «летучка» — заградительный отряд чекистов, имевший право обирать всех пассажиров до нитки, а при желании, если те пытались что-то сохранить и привезти своим голодным родственникам, еще и расстреливать. Теленка у Неждановой отобрали, хотя рязанские власти всячески уговаривали чекистов. Но те были голодны и неумолимы, так что больше в Рязань Нежданова не приезжала...
Кроме артистов, Рязань навещали художники. Традиция была давней — с начала века в Рязани проходили художественные выставки, в которых участвовали не только местные художники, коллекционеры и просто владельцы картин, но художники буквально со всей России — из Москвы, Петербурга, Екатеринбурга, Киева, Харькова и других городов, даже с Кавказа. Теперь в здании губернского отдела народного образования (ГубОНО), в ведении которого находились как учебные заведения, так и театры, библиотеки и музеи, в небольшом уютном зале устраивали выставки, после которых картины продавали, причем не только музею и учреждениям, но и частным лицам. Помню «Вихрь» Малявина, «Цветы Севера» Переплетчикова, «У околицы» Якимченко. Все эти художники, а среди них и Мешков, подолгу жили и работали в Рязани до революции. Для Рязанского музея были куплены лучшие вещи с одной из таких выставок, но потом их у нас забрала Москва.
Свободное копирование
