Декабрь 1941 года
Снова уменьшили норму хлеба. Теперь его давали 125 граммов на одну карточку и ничегошеньки больше. Стояли сильные морозы, до 40°С. На всех хлеба не хватало, и очередь за хлебом мы с мамой занимали с вечера, попеременно ходили дежурить. Мама надевала на себя свою довоенную беличью шубу, а сверху — папино зимнее суконное пальто с каракулевым воротником. Когда я приходила ее сменить, она заворачивала меня в папино пальто, перетягивала меня крест-накрест веревкой и привязывала к водосточной трубе, чтобы, если я засну, не упала бы на студеную мерзлую землю.
Наконец утром открывалась булочная. Внутри было темно, потому что разбитые окна были заколочены фанерой, тускло горел фитилек коптилки (кусочек веревки, опущенный в жестяную банку с керосином).
Продавщица отмеряла положенную норму хлеба, которую и хлебом назвать было нельзя: слипшаяся, тяжелая, клейкая масса пополам с бумагой, дурандой и еще чем-то. На мольбы, нельзя ли получить еще норму и на завтра, следовал неизменный отрицательный ответ.
Не раз я видела, как на отошедшего от прилавка человека набрасывался другой, вырывал хлеб и, давясь, глотал его целиком, не обращая внимания на побои и удары пострадавшего, тщетно пытавшегося вырвать кусок изо рта вора.
Дома мама делила хлеб на три части: на утро, на день и на вечер. Каждую часть еще на три части: мне, себе и маленькому братику. Ему заворачивала кусочек в тряпицу и совала в рот. Он начинал чмокать и наконец, устав от тяжелой работы, засыпал. Мама кипятила воду на буржуйке, и мы с ней садились за стол. Она придвигала мне мой кусочек. Я видела, что он больше маминого, и придвигала ей обратно, а себе брала маленький.
— Мама, у тебя же меньше кусочек, чем у меня, это неправильно, ты же больше меня!
— Нет, нет, у тебя не больше, тебе кажется.
— Нет, не кажется, я не буду его есть!
— Ну хорошо, давай договоримся: сегодня у тебя будет кусочек побольше, а завтра — у меня.
Я благородно соглашалась. Но на следующий день все повторялось. Мама очень исхудала. Несмотря ни на что, она каждый день совала ребенку грудь. Грудь ее висела, как пустая наволочка, но что-то, видно, братику удавалось из нее вытягивать, и он был жив, хотя кругом другие маленькие дети начали быстро умирать.
Однажды мама обнаружила несколько ложек технического крахмала, которым наша нянька Мотя крахмалила папины воротнички. Мама заварила крахмал, потрясла над ним пустую коробку из-под какао «Золотой ярлык», после чего месиво стало чуть желтого цвета, и сказала: «Сейчас будем пировать». Это был настоящий праздник! Я закричала: «Мама, почему до войны ты не делала такой вкусный кисель?» Надо сказать, что к тому времени мы уже давно не спускались в укрытие и не обращали внимания на свист снарядов над крышей нашего дома. Свист этот раздавался днем и ночью.
Свободное копирование
