В те военные годы я совершенно не знаю и не помню, чтобы при школе или по месту жительства организовывалась и систематически велась какая-либо внеклассная работа с детьми.
Располагая достаточно большим свободным временем, после школьных занятий, которые для начальных классов проводились в первую смену, я был предоставлен сам себе.
Придя домой из школы, перво-наперво я самостоятельно выполнял письменные задания. Иногда пролистывал учебники, где надо было выучить какие-нибудь теоретические вопросы, но чаще всего не делал даже этого. Зимой в замороженной комнате на чтение и зубрежку терпения уже не хватало.
Как ни странно, лучшим средством согреться для меня было пребывание на свежем морозном воздухе, где было раздолье: то ли бегай на лыжах или коньках, то ли играй в снежки, то ли катайся на санках, то ли просто шалопайничай. Возвращаясь вечером домой с такого гулянья, разгорячённый и возбуждённый, я срывал шапку с головы, от которой густо валил пар, и уже не думалось ни о холоде, ни и голоде, и такое минутное удовлетворение создавало обманчивое впечатление, что все житейские трудности -- сущий пустяк.
Но в действительности было далеко не так.
Непрерывный изо дня в день в течение нескольких лет процесс накопления усталости, при отсутствии реальной перспективы улучшения условий жизни, при общем истощении физических и психических сил не мог не сказаться на здоровье мамы. Я видел и чувствовал, что происходит что-то ужасное и непоправимое, но ничего не мог поделать. У мамы возникло какое-то общее заболевание: она исхудала, осунулась, потемнела, даже постарела и стала выглядеть старше на двадцать, а то и более, чем в свои не полные 45 лет.
И вот однажды произошел случай, который вверг меня в какой-то безумный страх. Возвратившись из школы, мама, не снимая зимнего пальто, осторожно присела прямо на кровать, затем откинулась на спину и, закрыв глаза, замерла на короткое время и вдруг тихо, почти шепотом, делая промежутки между словами, проговорила:
-- Всё... я больше не могу... Нет никаких сил... Я умираю... Услышав такое, я очень испугался. Мной овладел непреодолимый ужас надвигающейся беды. Мне тогда показалось, что я потерял способность соображать и не понимал происходящего. По всей вероятности, я стал что-то говорить, чтобы успокоить маму. Однако мама лежала с закрытыми глазами, ничего больше не произносила, дыхание её было очень слабым.
Прошло какое-то время... Наконец мама приоткрыла глаза и, как будто вернувшись в реальную жизнь, также тихо спросила:
-- Скажи, Коля, сможем ли мы продержаться ещё?..
Обрадовавшись, что мама заговорила, я энергично с подъёмом стал убеждать её в том, что, конечно, мы продержимся, выживем и переживём все трудности.
Возможно, мой необузданный энтузиазм бесшабашной уверенности на благополучное будущее подействовало на маму положительно. Мне почудилось, что неведомая опасность миновала. Хотя некоторое время мама, как бы собираясь с силами, всё ещё продолжала лежать на постели...
Совершенно очевидно, что в те годы мама действительно чувствовала себя неважно, порой упоминала, как бы невзначай, о появляющихся иногда болях в животе: возможно, это было обострение гастрита или даже язвенной болезни желудка. Однако я не припомню во время войны такого случая, чтобы мама обращалась к врачам или проходила какие-либо медицинские обследования. Все возникающие недомогания и болезни, как говорят сейчас, переносила на ногах.
Для меня в моральном и психологическом отношении этот жизненный эпизод стал чрезвычайно переживательным, поэтому-то он запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Я понял тогда, как мне дорога мама, что непременно обязан её поддерживать и, по возможности, помогать, а расстраивать своими выкрутасами и тем более недостойным поведением не должен и не имею права.
Свободное копирование
