По возвращению из леса мы направились к одному из госпиталей. Мария Ивановна, договорившись с администрацией госпиталя, быстро распределила ребят, кому идти в какую палату. Я же продолжал стоять в стороне, не зная, что мне делать и как поступить дальше. Вдруг неожиданно для меня подошла женщина в белом халате (вероятно, это была дежурная медицинская сестра) и сказала, чтобы я шёл вместе с ней. Мы поднялись на второй этаж и долго шли по длинному коридору.
Я с большим волнением ожидал увидеть забинтованных по самые глаза, без рук, на костылях, израненных и лежащих в бессознательном состоянии фронтовиков, каких неоднократно видел в кинофильмах.
Наконец мы остановились перед дверью одной из палат и медицинская сестра, постучавшись, спросила разрешения войти. Открыв дверь, она вошла в помещение и, легонько подтолкнув, поставила меня на средину палаты. Я обмер от неожиданности, увидев в небольшой двухместной по-домашнему чистенькой, аккуратненькой с занавесочками комнате двух красивых, молодых, жизнерадостных, улыбающихся женщин. Одна стояла около окна, а другая сидела на стуле около кровати. Одеты они были в стандартные больничные халаты -- это единственное, что говорило о их принадлежности к госпитальным больным.
Медицинская сестра что-то сказала о школе и тут же вышла из палаты, оставив меня одного. Я был так растерян и смущён, что не мог ничего произнести, продолжая держать в руках свой заветный стаканчик с земляникой. Наконец, справившись со своим волнением, я поставил свой скромный презент на ближайшую тумбочку и тихо произнёс:
-- Вот... это... Вам...
В следующий момент произошло то, что привело меня в ещё большее смущение. Мой маленький подарок вызвал у девушек-фронтовичек бурный восторг и невероятную радость. Конечно же, не в самом подарке было дело, а в том внимании, которое к ним проявлено. Возможно ни то ни другое, а просто-напросто на них подействовал мой жалкий, затрапезный, гаврошистый вид.
Одна из них подошла ко мне, легонько, с нескрываемой нежностью обняла меня за плечи и подвела к тумбочке. Когда она открыла дверцу тумбочки, я увидел невероятную по размерам, чуть ли не в полбуханки, пышную, с коричневой корочкой краюху белого-пребелого хлеба. Мне тогда показалось, что такое предстало моему взору впервые в жизни. Отрезав огромный ломоть, она протянула его мне и сказала:
-- Возьми, мальчик, это тебе от нас.
Как бы мне хотелось порадовать маму таким хлебом! Я, не отрывая взгляда, смотрел на это невероятное чудо, а в голове проносились мысли: "Разве можно такое допустить, чтобы что-то взять у защитников Родины! Ведь везде и кругом требуют: -- "Всё для фронта, всё для победы!". Если я сейчас пойду на компромисс и возьму этот хлеб, то каким-то образом предам тех воинов, которым действительно нужна помощь. Да и сейчас наша невыносимо трудная жизнь -- разве не ради непременного разгрома фашистов".
-- Ну, возьми же, мальчик, возьми, не стесняйся! -- продолжал настаивать приятный девичий голос.
Я уже тогда хорошо знал цену хлебу, когда приходилось долгими часами простаивать в очередях, постоянно делая отметки на ладонях чернильным карандашом своего номера, чтобы получить, причитающуюся по карточкам очередную чёрно-серую с отрубями слипавшуюся, как глина, строго нормированную пайку.
Выдержать неожиданно свалившееся на меня испытание было невыносимо. Во мне боролось с одной стороны -- чувство патриотического долга жертвовать всем во имя победы, а с другой -- сиюминутное желание голодного пацана стать обладателем невероятного богатства -- куска белого хлеба. Я был как в тумане, но вдруг развернулся и, сдерживая слёзы, выбежал из палаты.
Теперь, по прошествии многих десятилетий, думаю, что я устоял от искушения, отказавшись от такого неожиданного подарка, хотя, возможно, обидел замечательных девушек-фронтовичек в их искренних намерениях.
Свободное копирование
