12.19 Сентябрь 1956. Опять картошка.

Придя в институт, я обнаружил, что нас опять посылают убирать картошку. Причем меня почему-то посылают не с моей группой на физмехе, а со старой мехмашевской группой. Теперь она была уже на пятом курсе, я же на физмехе был на 4-м.

Нас разместили в селе Воскресенском Гатчинского района. Мы спали в каком-то неотапливаемом доме на полу, вповалку, на соломе, прикрытой какими-то застиранными простынями, и укрывались разлезающимися от старости одеялами. Девочки спали в соседней комнате в таких же условиях. Утром нам приносили еду – обычно тушеную картошку со свининой, хлеб и чай. Днем обеда не было. А вечером уже затемно, когда мы приходили с работы, получали точно такую же еду.

Работать пришлось от зари до зари. По мокрому полю шли картофелекопалки и вываливали картошку из земли на поверхность. Человек шесть с корзинами шло за каждой, подбирая картофель, очищая его от налипшей земли и складывая его в корзину. А когда корзина заполнялась, высыпали картофель в кучку на землю. Так и шли, оставляя за собой кучки мокрого и грязного картофеля.

Как правило, всегда моросил дождь, мы промокали, картофель не высыхал. В общем, было «весело».

Иногда картофелекопалка ломалась, тогда простаивали и мы, но с поля нас не отпускали, так и стояли под дождем, т.к. укрыться на поле было негде. Бывало, стояли по часу – по два, пока картофелекопалку не отремонтируют.

В первый день вернулись домой затемно. Продрогли. Кто-то сказал, что магазин еще открыт. Сбросились и пошли в магазин.

В магазинах обычно бывала и водка и крепленые вина На этикетках вин было написано плодово-ягодные, как было написано на этикетках,их называли «плодово-выгодными», их покупали всегда алкоголики, т.к. они были дешевыми. В нашем магазине вин не было. Купили водки, Каждый выпил по стакану водки, чтобы согреться, а то и по два. Выпил два стакана и я и почему-то совсем захмелел. Я не захотел, чтобы меня видели в таком состоянии, и сам не хотел никого видеть, поэтому я взял старое одеяло и залез под пол закрытой веранды. Там было сухо, и я постепенно согрелся, лежал и слушал, как Витя Гофеншефер читал на веранде нашим девочкам стихи о любви.   

Иногда меня поташнивало, и я «похрюкивал». Тогда кто-нибудь спрашивал:

 – Кто это хрюкает?

Или:

 – Где это хрюкает? Мне было стыдно, и я не признавался, а старался лежать тихо и сдержать хрюкательные позывы.

А Витя Гофеншефер все читал и читал. Я и не знал, что тихий молчаливый и стеснительный Гофеншефер знает наизусть столько прекрасных стихов.

Один раз кто-то спросил: А где Миша?

– Куда-то ушел, – сказал кто-то.

Но больше меня никто не искал, и я выполз из-под веранды, когда все ушли спать.

Постепенно мы втянулись в работу. Казалось, картофельные поля никогда не кончатся. Мы заканчивали выкапывать картошку на одном, и нас перевозили на следующее поле. А дождь шел все эти дни, не переставая. 

В бороздах прыгали лягушки, и как-то я, видимо, совсем очерствев душой, положил одну из них за шиворот Лиде Геллер. Боже мой, что тут было?! Бедная Лида в истерике каталась по мокрой грязной земле, выпрастывая наружу из штанов свои бесчисленные рубашки, чтобы вытряхнуть лягушку. Я с ужасом смотрел на нее. Мне было так стыдно ... Мне стыдно и сейчас.

Казалось, картофельные поля никогда не кончатся. Руки стали красными, огрубели. Многие простыли, кашляли, чихали. Несколько человек не выдержали и уехали домой лечиться.

Но нам уже вечером не было так тяжело, как в первые дни, и мы, придя с работы и поев, выходили к плетню, которым был огорожен наш дом, стояли там и разговаривали, или сидели на жердях плетня и пели песни…

Именно там каким –то сентябрьским вечером проходили мимо нас две цыганки и уговорили меня погадать, несмотря на то, что я долго отнекивался. Сначала я сказал, что я не верю, потом, – что денег нет. Старая цыганка была очень настойчива. Она сказала, что для меня это очень важно, и она погадает мне за так.

Цыганка предсказала мне какое-то странное будущее. Она сказала:

– Ты будешь в своей жизни взлетать высоко, а потом падать, взлетать и падать. А в конце жизни уедешь за море и станешь богатым.

Так и было у меня потом: я взлетал и падал, взлетал и падал. Уехал заокеан. Правда, богатым, как я это понимаю, не стал. Но, может быть, у цыган другое представление о богатстве?

Село Воскресенское было знаменито тем, что в нем родилась няня Пушкина Арина Родионовна. Но выглядело оно безлюдным, запущенным. Домик Арины Родионовны был закрыт, хотя табличка на нем висела. В некоторых домах жили люди, но большей частью старики, поздно вечером от станции шли мужчины и женщины, они уезжали на работу в Гатчину, потому что в селе стоящей работы не было. За такую работу, как наша, оплата была мизерной, и колхозники от нее отказывались. Впрочем, они уже не были колхозниками.

Прошло больше месяца, стало совсем холодно. Руки замерзали, и их было не отогреть. А картофельные поля все не кончались. И вдруг нам объявили, что мы можем возвращаться. Большинство не стало ждать машины, которая должна была приехать за нами, и пошли на станцию, до которой было несколько километров. Человек восемь осталось ночевать. Среди них и я, – мне, как бригадиру, надо было сдать накладные, и получить расчет.

Эту ночь я провел с Наташей Постниковой. Она была красивой скромной девочкой, никогда не вылезавшей со своим мнением, не вступавшей в спор, тихой и скромной, все время опускавшей свои глаза, стараясь ни на кого не глядеть. На занятиях она толково отвечала на вопросы, но без всякого воодушевления. Материал знала всегда, но эрудицию свою не пыталась показать. Я никогда не чувствовал ее, как женщину, она не притягивала к себе, хотя внешне была очень привлекательна.

А тут вдруг мы оказались рядом и вдруг она, такая молчаливая, заговорила. Мне весь этот месяц было плохо, я все время думал о Любочке, но ни с кем о ней не говорил. И, вообще, по душам ни с кем не говорил. Как бы, ушел в себя. А тут Наташе захотелось выговориться, и она выбрала именно меня собеседником.

Оказалось, она выходит замуж, и у нее вскоре будет свадьба. С женихом отношения достаточно сложные, но она уже окончательно решила выйти за него замуж. Она сказала, что я нравился ей, но я не обращал на нее никакого внимания. Она же не показывала виду. Сначала она надеялась, что все-таки она мне понравится, но потом поняла, что я ее не полюблю никогда. Она встретила своего жениха, который говорит, что любит ее, правда у нее к нему чувства большого нет. Но она надеется, что привыкнет к нему.

Вот об этом мы всю ночь и проговорили. Я сидел на соломе, спиной к стенке, а она прижалась ко мне и положила голову мне на плечо. И говорила, говорила, говорила… А я слушал ее и молчал, да ей и не нужны были мои слова. 

Наташа вскоре вышла замуж, училась она уже на 5 курсе мехмаша, я же был на физмехе, в жизни у меня вскоре произошли крупные перемены, и больше я ее никогда не видел.