Хармс-2

Уходя, мы давали точные распоряжения: Сашке Введенскому сказать, что уехали на неделю; Хармсу – чтобы звонил от 5 до 6, Кондратьеву – чтобы пришел вечером мыть собаку, Маршаку – что ушли в «Детгиз» и т. д.

Однажды позвонил Браудо, мама мучительно вспоминала, что ему нужно было сказать, мы подбежали на помощь, делали ей знаки и шептали что-то. она не выдержала и громко сказала в трубку: «Врите сами, я больше не могу». И ушла к себе. Это милое событие долго нас веселило.

Хармс продолжал обрабатывать маму. Он приносил ей книги по ботанике, доставал картинки каких-то редких рыб. Зная, что она пишет учебник на трех языках для детей, он сидел с нею часами, помогая ей искать в словарях. Я понимала, что это какой-то сложный ход и, конечно, мама вскоре стала без конца всем хвалить Даниила Ивановича и говорить, что это самый умный, самый лучший и, главное, «благоразумный» из всех моих друзей. Хармс сиял.

Я обиделась за маму. Ее бесхитростное сердце никогда бы не поняло, что это лицемерие и ханжество. Тогда я тоже сделала ход. Как только он появлялся в дверях и говорил сверхпочтительным голосом: «Дома ваша матушка?», я стучала к ней и объявляла, что пришел Даниил Иванович, а сама, закрыв двери, быстро звонила то Пете Снопкову[16], то Кириллу Струве[17], самым лихим повесам. они немедленно являлись, я тихо отворяла им дверь до звонка и, бесшумно проскользнув мимо, они, давясь от смеха, проходили ко мне в комнату. Мы весело болтали, пока мама разбирала гербарии, а потом я шла на зов «Аля, иди пить чай», но не одна, а втроем или вдвоем.

Так мы веселились всю зиму. Это был шах королю. И дальше было так же. Мне всегда удавалось перехитрить его и, кажется, он был от этого в восторге.

«Художница Алиса хитрее Рейнеке-лиса», – писал он мне на записочках и часто повторял. Хармс переиграл с гербариями и преувеличил влияние мамы на мой выбор. Она считала, что хуже всех Петя Снопков или, как его все звали, «Мастер Петр», за его изумительное умение отлично делать всё, за что бы он ни брался: макеты для театра, гравюра на дереве, стрельба, все виды спорта. Когда приехали финны на лыжное состязание, он взял 2-й приз почти без подготовки; на бегах, потренировавшись неделю (на пари) тоже получил приз и, войдя в ложу, где мы все ждали, что его принесут на носилках, подал мне рыцарским жестом конверт с надписью «II приз». Когда все поинтересовались, что там за сумма, оказалось, что он пуст, и Петя сказал: «ну, я всё отдал конюхам».

Бесконечные романы Пети и Кирилла весело у нас обсуждались, все дивились их ловкости, называли их снайперами и капитанами любовного плавания 1-го разряда. Хармс делал вид, что он шокирован, а я знала от друзей, что эти веселые шалости нельзя было сравнить с черными измышлениями Саши и Даниила Ивановича.

Кирилл был заносчив, циничен и высокомерен, у него было крупное столкновение с отцом из-за какой-то девки, они даже подрались, встретившись у ее двери, и так яростно, что если бы не проходивший мимо милиционер, всё кончилось бы отцеубийством. Я отправила Кирюшу в наказание на месяц к моему брату в дальнюю больницу, где Вика работал врачом. Петя во всех своих романах проявлял доброту, великодушие к рогоносцам и мягкость. Наша Тоня[18] часто мне говорила: «Алиса Ивановна, будешь выбирать, так смотри на собаку – видишь, как она к Петру Павловичу ластится, а Д.И. как позвонят, так и в дверь не заходят – говорит: “Собаку уберите, заприте в ванну”». Действительно, как только появлялся Петя, Хокусавна прыгала как безумная, они боролись, играли в прятки, а потом садились в большое кресло вместе, чтобы отдышаться. Д.И. брезгливо курил трубочку. Как-то Петя сказал: «Я знаю, почему я так ее люблю – у нее такие хорошие голубые глазки, совсем как у Алисы. Я считаю ее своей дочкой». Тут я взглянула на Д.И. – он даже трубку вынул и смотрел на меня взглядом василиска[19]. Тогда я попросила П. пойти до чая прогулять собак. Они ушли с шумом, лаем, возней, хохотом, прихватив мамину собачку Шекки. Д.И. мрачно молчал. «Интересно, какой динамит будет мне подложен завтра», – подумала я.

Постепенно, видя, что он мне нужен в трудном положении с Хармсом, [Петя] стал как-то по-петушиному считать его своим соперником, отсюда появилась странная мысль, что его нужно отбить. Он стал приходить уже не по вызову, а самостоятельно. Его положение было трудное – Хармс занял укрепленную позицию, а он ходил в звании папильона[20], кутилы и ловеласа, порхающего с дамы на даму. Общее мнение было, что я, естественно, со временем выйду замуж за Даниила Ивановича. Кирилл был не в счет, его приютила моя мама в нашем доме, вырвав из страшного вертепа, где его отец бушевал в бесконечных кутежах, вовлекая в это четырнадцатилетнего сына. Мне он был вроде брата.Уходя, мы давали точные распоряжения: Сашке Введенскому сказать, что уехали на неделю; Хармсу – чтобы звонил от 5 до 6, Кондратьеву – чтобы пришел вечером мыть собаку, Маршаку – что ушли в «Детгиз» и т. д.

Однажды позвонил Браудо, мама мучительно вспоминала, что ему нужно было сказать, мы подбежали на помощь, делали ей знаки и шептали что-то. она не выдержала и громко сказала в трубку: «Врите сами, я больше не могу». И ушла к себе. Это милое событие долго нас веселило.

Я совершенно не помню даты и когда что было по порядку, но я знаю, что стала скрывать от Д.И. мои прогулки с П., его приходы и то, что он уговорил меня, наконец, спасти его, взять к себе, чтобы он опять стал художником («никто не может меня спасти, кроме вас», – повторял он).

Он жил в доме у матери, я разрешила принести ему холст и этюдник, и мы стали работать вместе, иногда он надолго уезжал с театром. Мы были с ним на «вы». Он был со мной вечно одинаково мил и галантен, и как-то не сразу был обнародован наш брак «à la fourchette». Где-то у меня было тайное чувство, что на этот раз я обыграла Д.И. Но он был очень проницателен и нервен, и поведение его сильно изменилось. он в течение многих лет никогда не говорил мне комплиментов, держал себя очень чопорно и руку целовал наспех и тут же бросал таким жестом, как стряхивают градусник. Не знаю, как колдовал Д.И., но он всегда приходил, когда не было Снопкова[21]. однажды у нас была очередная съемка, много гостей, и когда все наконец ушли, нахохотавшись до слез в прихожей, где нельзя было зажигать свет, и все натыкались на ведра, почему-то расставленные Тоней, роняли шапки на пол и искали их, ползая на коленях, я вернулась в свою комнату и увидела, что Д.И. сидит в кресле. Он делал это очень часто и прежде, всегда старался всех пересидеть. Я так устала, что просто не могла больше разговаривать и, считая, что он старый друг, извинилась, что я на минутку просто прилягу на кушетку. Я натянула на себя пледик и закрыла глаза. «У вас совсем античное лицо», – сказал вдруг рядом со мной голос Д.И. «Это вам кажется, потому что глаза закрыты и это похоже на статую. Д.И., простите меня, но я должна теперь отдохнуть, вы видели, что сегодня было». Я встала, чтобы проститься, тут Д.И. обнял меня каким-то неловким жестом (как это делают мальчишки, а потом сразу дают тумака) и, сказав: «Я люблю вас больше своей матери», выбежал из комнаты. Неожиданные слова, с которыми неизвестно что было делать. Было чувство, что стрелка переведена, и неизвестно куда. К телефону я не подходила. Наконец Д.И. как-то к нам прорвался, дома никого не было, и, сильно волнуясь, так, что руки дрожали, протянул мне свое кольцо (оно мне всегда не нравилось – опал, окруженный бриллиантиками) и сказал, что пришел со мною обручиться – поменяться кольцами – взамен просил мое с бирюзой. Я никогда не видела его в таком нервном и жалком состоянии. Мне нужно было ему честно сказать правду, но я этого не сделала – сама не знаю, почему. Он меня почти загипнотизировал. Он придумал какой-то сложный ритуал обмена, я тоже не противилась и запомнила только его злое, искаженное лицо. Когда он ушел, я бросила кольцо в ящик стола. Для меня была такой неожиданностью перемена наших милых мальчишеских отношений, что я как-то растерялась (я сама виновата – засекретила всё про Петю) и решила больше его не принимать, но он звонил мне с настойчивостью маньяка. Я пожаловалась П., что Д.И. пугает меня и терроризирует, и что я не могу, как прежде, с ним справиться. «Я поговорю с ним», – сказал храбрый Петя. «Неужели вам не страшно? ведь он Злой волшебник». «Нет, – мягко сказал П., – во-первых, я обязан вас защищать, во-вторых, я так часто был принужден разговаривать на эти темы с обманутыми мною мужьями, что я отлично справлюсь. Попробую словами сперва, не прибегая к рапирам и боксу».

Я совершенно не помню даты и когда что было по порядку, но я знаю, что стала скрывать от Д.И. мои прогулки с П., его приходы и то, что он уговорил меня, наконец, спасти его, взять к себе, чтобы он опять стал художником («никто не может меня спасти, кроме вас», – повторял он).

_________________________