4 янв[аря].
[...] Сидел дома, занимался переделкой XVIII главы; работа идет трудно, множество новых данных, которые узнал после ее написания. Приходится почти заново писать.
Глаза устают. Боишься работать долго, а работать по часу, по два - это не работа, а насмешка. Можно читать понемногу, а писать хорошо - мыслимо лишь не ставя работе никаких сроков. В [конце-]концов оказывается - приходится ничего не делать значительную часть дня, что, конечно, скучно. Идти некуда и незачем, в результате - скука овладевает. Вот до чего дожил - скучно. Прежде знал только усталость, а о скуке не приходилось заботиться. Теперь мне бы следовало иметь какое-либо занятие не письменное. Но где его взять? Теперь около войны заняты все такие места охоткой. Надобности нет, кроме, конечно, медицинской работы.
Вот праздники приходят к концу. Скоро можно будет начать занятия в Публичной библиотеке, но сначала надо побывать у доктора (Снегирева). Что то он скажет о глазах моих?
Немецкий Вильгельм уже завтракал у своего министра. Живехонек, значит. А у нас умирает один порядочный человек - А. И. Гучков. Сердце не выдерживает. Судя по газетным известиям, - близка вероятность смерти. Очень, очень жаль. Все порядочные люди умирают. Конечно, Александр Иванович Гучков пользуется симпатией высших сфер, а в Думу его не выбрали болваны московские избиратели. Широкого применения своих сил он не мог находить. Но когда есть человек, то все думаешь: в случае надобности может выдвинуться. Ну а как умрет, так уже ни при какой надобности не воскресишь. [...]
Я сам в числе выброшенных жизнью, но я и не имею серьезных общественных способностей, так что мое бездействие прискорбно только для меня лично. А Гучков - один из немногих способных к этой деятельности. Так уж его очень жаль.
Свободное копирование
