9 августа. Воскресение.
[...] Меня гнетет тоска. И причины далеко не личные, хотя тяжко в такое время не иметь никаких способов помочь всенародной борьбе, тяжко думать и о том, куда деваться если наши отступления отдадут немцам Москву... Я везде обложен этими проклятыми документами Моск[овских] Вед[омостей], которые обязан хранить еще 8 ╫ лет, и которые весят не менее пудов 30... Что я сделаю с этими кандалами? Но все это - личные условия? Помимо их - страшную тоску нагоняет невообразимое народное разочарование во власти, при котором борьба с неприятелем усложняется до крайности, а в конце концов может стать невозможной. Правительство не слышит народного голоса, властям никто не сказал того, что в народе толкуют промеж себя. Вот например болтают бабы, крестьянки, привезшие на продажу разные продукты. Она громко говорит, что везде во власти изменники. На возражение, что не нужно верить этому вздору, - она говорит: "какой там вздор, царица чуть не каждый день посылает в Германию поезда с припасами; немцы и кормятся на наш счет, и побеждают нас". Напрасны возражения, что это нелепость, и что физически невозможно посылать поезда... Баба отвечает: "Ну уж там они найдут, как посылать"... Как ultimo ratio ей говорят, неужто она, дура, не понимает, что Государь ничего подобного не допустит? Она отвечает: "Что говорить о Царе, его уже давно нет в России". - "Да куда же он девался?" - "Известно, в Германию уехал". - "Да, глупая баба, разве Царь может отдать свое царство немцам?". - Она с апломбом отвечает: "Да ведь он уехал на время - только переждать войну"...
Кто распространяет такие чудовищные бессмыслицы? Это вопрос не важный. Могут распространять не только наши революционеры, но даже сами немцы. Но дело не в этом, что распространяют, а в том, что верят. Вот ужас. Конечно - баба дура, и, вероятно, даже перевирает то, что в менее бессмысленных формах толкуют мужики. Мужик и более молчалив, он осторожен, а баба - что на уме, то и на языке. И вот наибольший ужас, что в народе верят басням такого характера. Нужно сказать, что даже и эта смиряется перед Николаем Николаевичем. Ей говорят: "Ну а Великий Князь разве может допустить помощь неприятелю!" Она тотчас меняет тон, и говорит, что "Великий Князь за всем смотрит, на него надежда, да разве за всем усмотришь? Он и то уж измаялся, постарел, весь седой стал"...
Великого Князя народ облюбовал, на него смотрит с надеждой. Значит в этих печальных легендах не все сочиняется революционерами. Они бы не стали щадить и Великого Князя. Горе в том, что в народе мысль работает в таком направлении, что клеветы революционеров могут вызывать доверие.
Большое счастье, что в народе расходится масса газет. Их известия все-таки значительно расширяют реальный горизонт народа, и должны, думаю, очень парализовывать по крайней мере слишком нелепые легенды. Однако они все-таки живут. Сверх того - немецкие симпатии, и немецкое влияние - факт реальный, который виден и из газет, а еще лучше виден народу по ежедневному опыту.
В результате - недоверие к власти - укрепилось в народе как-то необоримо. Говорить против этого - почти бесполезно и возбуждает только подозрения против говорящего.
Если у нас не будет в скором времени успехов военных, - то Россия придет к немыслимой деморализации. Хвостов в Думе очень хорошо очертил различие "петроградской" психологии и народной, но и сам поддался петроградской психологии в своих странных обличениях "самосуда". Никто в народе, я думаю, "самосуда" не защищает, а все наполнены лишь потребностью "обуздать" и "застращать" немцев внутри страны. Чтобы не было "самосуда" - нужно действие власти в смысле обуздания внутренних немцев. Тогда вся масса будет против самосуда. Но когда народ имеет перед собой дилемму - "самосуд" или "предоставление немцам свободы разрушать Россию", то народная психология решает в пользу "самосуда". "Петроградская" психология, кажется, неспособна этого понять, как видно и по характеру расследования сенатора Крашенинникова. Петроград рассуждает по нормам обычного, благополучного времени. А народ - по нормам salus populi suprema lex, чувствуя, что Россия находится не в момент "благополучия", а в момент крайней "национальной опасности".
Свободное копирование
