Опасно
гребущему против теченья
не верить в значение
предназначенья.
Юрий Кублановский.
По утрам поднимаюсь по ступеням крыльца, бегло смотрю на вывеску «Татарское художественное училище», вновь внушая себе, что я должен стать художником – другой профессии у меня не будет, как не будет других заработков.
А стихи? Здесь я ничего никому не должен – просто я живу ими – значит, это моё предназначение. Значит, надо строить жизнь так, чтобы потребность быть стихотворцем не мешала получению профессии, обеспечивающей среднее существование. Память услужливо подсовывает стихи дореволюционного городского романса из маминого репертуара:
Всюду деньги, деньги, деньги,
всюду деньги, господа,
а без денег жизнь – злодейка,
не годится никуда.
По вечерам наши учащиеся подхалтуривают. Мне не нравится слово «халтурить», как не нравится Степан Халтурин, но именно халтурой называют у нас работу, за которую заказчик платит деньги. Стипендия скудная. Мне немного помогают родители, но ведь потребности всегда размашистее возможностей!
В прошлом учебном году мы с однокурсником Иосифом Герасимовым писали небольшие шрифтовые плакатики для краеведческого музея: плакатными перьями чёрной тушью на ватмане – по две копейки за букву. Иосиф в моих глазах был взрослым мужчиной, он уже вернулся из армии. Мы с ним у него дома по вечерам делали эту скучную работу. И чай пили. Но особой дружбы не возникло – не оказалось общих интересов. Иосиф был каким-то правильно-стандартным: ходил в кино, читал книги, стихами не интересовался, на учёбу смотрел в рамках приобретения профессии, о женщинах не заговаривал. Временная работа была окончена, общение прекратилось.
А в этом учебном году мы с Иваном Шебалиным, с моим соседом по комнате в квартире Марии Степановны, сделали к празднику Октября уличный портрет Сталина – масляными красками в технике «сухой кисти» (лессировками) на белом полотне на подрамнике. Портреты Сталина принимала специальная комиссия: парторг предприятия, заказавшего портрет, представитель профкома предприятия и кто-нибудь из худфонда или Союза художников. Мы получили замечание от парторга: у товарища Сталина синяк под глазом! Убеждать его, что это тень, мы не стали – с партией не спорят! Пришлось чуть переделать, и тогда работу приняли. Директор предприятия, узнав о договорной стоимости портрета, удивился:
– Да моя уборщица в месяц получает меньше, чем вы огребете за три дня!
– Но у нас такие три дня бывают только на Первое мая да на Октябрь, а учимся мы этому делу пять лет – не как ваша уборщица! – парирует Иван.
Деньги нам выплатили.
Помню, на втором курсе, когда я жил в общежитии, в зимние каникулы поехал домой в Ульяновск. Мама хорошо кормила меня. Вернулся в Казань, в общежитие, осмотрелся, все цело. Только в тумбочке стоял непочатый флакон льняного масла для живописи, а теперь он пуст.
– Не знаешь, кто масло израсходовал? – спрашиваю соседа по койке, старшекурсника Тухватуллина.
– А я его по вечерам с хлебом употреблял, – невозмутимо усмехнулся Файзулла.
Мне и смешно и грустно: не из-за масла – из-за парня. Он провел каникулы здесь, в общежитии, где-то «подхалтуривал», питался кое-как. Вообще-то в учебное время у нас работает столовая.
(Спустя годы я читал в московском журнале «Искусство» об известном казанском художнике Файзулле Тухватуллине и порадовался за моего масляного соседа).
А ребята в общежитии самые разные. Еще на втором курсе я сблизился с однокурсником Николаем Гвоздиковым. Он пишет стихи, печатался в газетах Марийской республики, откуда и приехал сюда учиться. Спокойный, умный, начитанный, с грустинкой в характере. Мы много говорим о стихах. Он задумывается – и совершенно не к теме разговора произносит что-нибудь вроде «скоро, скоро часы деревянные прохрипят мой двенадцатый час». А сколько стихов он знает! Есенина, Блока читает по памяти. Я в сравнении с ним – школьник, мальчишка.
Николай на четыре года старше меня. Комсомолец. Мы с ним сблизились каким-то мистическим предвидением будущего. Я, весь в радужных мечтах, говорю ему:
– Николай, у тебя будет трудная жизнь, ты во всем разуверишься.
– Я знаю. Я чувствую больше, чем могу. Я хочу быть больше, чем могу. Но и у тебя будет еще более трудная жизнь, чем у меня. Нас всех ждет война. Но мы с тобой будем жить очень долго. Я буду пить, а ты пить не будешь, и этим спасешься.
У Николая нет стихов о любви, о женщинах.
– Я не встретил девушку по своим интересам, поэтому не влюблялся. У меня бывали близкие отношения с девчатами из нашей марийской комсомольской организации – легко и просто. Ведь им тоже требуется постоянное насыщение плотской потребности! А жениться без любви я не буду.
Да, а я все еще девственник, это мой главный минус после картавости. Эти два минуса день за днем лепят мой ущербный характер. И все-таки я чем-то старше Гвоздикова: постоянно бываю на занятиях русской секции молодых казанских писателей! Уговариваю его ходить со мной, но он медлителен на подъем, уклоняется от ответа.
Гвоздиков – левша. Иногда на уроках живописи он снимает с руки палитру, кладет на этюдник, берет в каждую руку но кисти – и работает сразу двумя руками! О девушках со мной не разговаривает больше. А-на дворе весна!
Первое мая 1940 года. Праздничная Казань. Мы – всем училищем – в рядах демонстрантов. А вечером иду в гости к бабушке и тете Анне, где будут Тося и Асма.
– Такой удивительный, беспечный, безответственный возраст! Всего хочется. Познавать искусство и литературу, рисовать и писать, пробовать курить, не чувствуя в этом потребности, а просто для форса! Покупаю себе трубку (формой как у Сталина), она эффектнее папирос, а я еще не понимаю, как смешно с ней выгляжу. Учусь (вопреки предвидению Гвоздикова) пить водку -в два глотка из полного граненого стакана, не закусывая и не занюхивая. Во всем – бравада, самоутверждение. А более всего туманят разум девушки, женщины: они недосягаемы, потому что в душе я трус, и всей своей бравадой тщательно скрываю это.
Вдруг поздним числом читаю информацию в «Комсомольце Татарии» от 24 апреля 1940 рода:
«В апреле 1939 г. Центральный Дом художественного воспитания детей (Москва) объявил конкурс на лучшее литературное произведение школьников. Недавно жюри конкурса сообщило результаты. Одна из первых премий присуждена учащемуся Казанского художественного училища Юрию Грунину за стихи: «Портрет», «Май», «Лыжница», «Весна» и др. Ниже мы печатаем два стихотворения Ю. Грунина».
Значит, редакция газеты получила этот материал через Пресс-бюро ЦК ВЛКСМ. Наверное, получили и другие областные газеты РСФСР? Я начинаю раздуваться, как мыльный пузырь, от радости. А на мой запрос об итогах конкурса Центральный Дом не ответил. Ответ придёт лишь в середине мая.
А пока – праздничное предмайское настроение.
30 апреля на уроках засматриваюсь на Раю, не думая о других. А на переменах стараюсь повидаться с Аней, будто никакой Раи нет вообще. Вечером первого мая в гостях у бабушки и тети Анны смотрю поочередно на Тосю и Асму, с каждой новой рюмкой все определеннее лелея в душе взявшую меня в плен мысль: «вот бы!» А днем второго мая до беспамятства целуемся с Людмилой, к нашему обоюдному нарастающему желанию я терзаю своими вибрирующими руками ее огромные купола, не в силах решиться на следующий пагубный шаг; мне же скоро в армию, а выпрыгнуть из окна, как Подколесину, мне здесь не удастся! А зачем мне жениться на этом пустом монументе, ведь я ее не люблю!
Самые частые глаголы в моем тайном дневнике – «хочу» и «люблю». А кого я люблю?
А люблю я все еще Маргариту из 38-го года. Ей было 15, а мне 17, мы были старше, чем Ромео и Джульетта. Я мог бы стать ее Ромео, но она моей Джульеттой не была. То есть я об этом и помыслить не смел.
Первое мая, второе мая – сплошное празднество! А третьего мая – опять за уроки. Немного дрожит рука, держащая кисть: лишь под утро затихло веселье в общежитии. Конечно, спиртные напитки в общежитии – это против правил. Но ведь нет правил без исключений!
Несколько изменился за два дня и старик-натурщик – наверное, чуть перепил, как и мы!
Из-за моего мольберта возникает завхоз.
– Грунин, вас к телефону! – и за дверью мастерской значительно добавляет: —Из Союза писателей!
Мне впервые в жизни позвонили из Дома Печати! Бегу по лестнице на первый этаж, в учительскую, беру трубку трепетно-радостно.
– Юрий? Это Бубеннов. Поздравляю: в первомайской «Литературной газете» твое стихотворение о Сталине. Смотри, не зазнавайся! Приходи на занятие, поздравлять будем!
В начале мая пришло письмо из Центрального Дома художественного воспитания детей:
«Добрый день, тов. Грунин!
Жюри присудило Вам, в числе других 10 ребят, первую премию. Получите Вы ее в мае. Отвечаю на Ваши вопросы:
1. Предполагается, что будет сборник конкурсных произведений. Если будет, то выйдет осенью.
2. Из поэтов в жюри были Кирсанов и Чуковский. Кирсанову очень понравились Ваши стихи (хотя он и сказал, что по манере письма они ему чужды).
Чем можем помочь Вам? Напишите. С радостью сделаем то, что можем (Вы ведь уже вышли из школьного возраста).
30/IVЖду ответ. Консультант В. Хмелевский
Юрий, Ваши стихи «Портрет» напечатали в «Литературной газете» № 24 от 1 мая. Если удастся, то пришлю Вам этот номер. 3/V-40. Секретарь конкурса И. Крайнина». Газету мне прислали. В рубрике «Стихи школьников» мое стихотворение о Сталине, с подписью под ним:
«Юрий Грунин, 18 лет, ученик Татарского художественного училища, Казань».
А «Учительская газета» от 9 мая 1940 года сделала обзор этого потока конкурсных стихов. Упомянули и обо мне:
«Перевод языка природы на человеческий язык – вообще любимый приём юных авторов. С крыши свесились три ледяные сосульки.
Бусы-капли были звонки,
только вдруг – вина тут чья? –
три сосульки, три сестренки
разревелись в три ручья.
Потекли туда, где лучше,
где реки голубизна.
Три грача про этот случай
говорят: «Пришла весна!»
Так описывает Юрий Грунин из Казани в стихотворении «Март» конец зимы».
Майский номер московского журнала «Колхозник» 1939 года я еще в прошлом году купил в киоске. В нем —мое конкурсное стихотворение «Юный май».
Как ласточка крылатая,
легка сегодня ты.
В моей руке – рука твоя,
в твоей руке – цветы...
Но вот диво – в стихотворение вставлена не моя строфа, написанная не мной:
На нас с улыбкой ласковой
С трибуны смотрит вождь.
И я в строю о нем пою,
И ты о нем поешь.
А под стихотворением напечатано: «Гор. Казань».
Вот, моя «гордая Казань», какие казусы бывают! И куда смотрела эта колхозная цензура? Как бы Юрий Грунин, обозначенный автором этой белиберды, мог написать, что на них с казанской трибуны «с улыбкой ласковой» смотрит вождь? К тому же «ласковой» и «о нем пою» даже отдаленно не рифмуется! Что подумали обо мне читатели? Или они, колхозники, не шурупят в рифмах? Мне было очень обидно – и за колхозных читателей, и за себя.
После публикации стихотворения о Сталине в «Литературной газете» мне пришел конверт из Ташкента. В нем – вырезка из газеты, неизвестно какой. Без письма, только вырезка. Сверху – портрет Сталина, окруженный узбекским орнаментом, а ниже – мое стихотворение «Портрет» с той же подписью из «Литературки»: «Юрий Грунин, 18 лет, ученик Татарского художественного училища, Казань». Конверт без обратного адреса.
Пришла посылка на мое имя: премия за конкурсные стихи. Чернильный прибор из серо-красного мрамора: плита с двумя стеклянными кубами чернильниц, еще плита со сферическим углублением – пепельница, еще – постамент-спичечница, а еще – пресс-папье. На плите пресс-папье – никелированная пластинка-параллелограмм с выгравированным текстом: участнику 2-го Всероссийского конкурса «Наша Родина» на лучшее детское и юношеское литературное произведение Юрию Грунину
Верхний справа уголок пластинки традиционно загнут и приплюснут: наверное, это считалось красивым.
***
Русская секция писателей собирает рукописи для коллективного сборника. Я сдал экзамены, перешел на четвертый курс. И поехал на каникулы – домой, к родителям, в Ульяновск. По возвращении в Казань меня ждет приятная весть: вышел из печати казанский альманах «Родина», книга первая, 1940 – там три моих стихотворения. Стихов Гвоздикова в нем еще нет, нет и стихов Юлии Бадер: ее стихи не прошли, не подошли для общего бодрого тона.
И еще радость: Аня-Газель принесла мне журнал «Совет эдэбияты», посвященный 20-летию Татарстана, а в журнале – фото шести молодых писателей русской секции, и там – моя физиономия с челкой на лбу.
А через неделю – еще одна радость: «Родина», альманах, книга вторая, с рисунком-эмблемой на титульном листе: «XXТАССР», то есть 20 лет Татарстану. Альманах открывается главами из повести «Мишка Мамай» Михаила Бубеннова, в оглавлении есть и мое имя, и Николая Гвоздикова, и стихотворение X. Туфана «Иосиф Сталин», и С. Баттал – «Марш сталинских летчиков». И в последней строчке оглавления – Юлия Бадер, стихи. Удалось и ей пересилить себя, встать в общий бодрый строй. Не ты ли юдоль моя, Юлия?
Юрий Грунин. 1999 г.
Свободное копирование
