Разбив валы, мы вместе с монахами опять пошли в монастырь.
Отошла поздняя обедня, и позвонили к обеду. Пообедав, я от нечего делать стал бродить по монастырю. Зашел на кладбище, осмотрел незатейливые памятники, почитал надписи, подумал о смерти; потом забрел на пчельник, где старый, глуховатый монах отец Амфилозий радостно предложил мне понюхать с ним табачку из берестовой тавлинки.
Вернувшись в ограду, я увидел отца Зосиму, который шел, покачиваясь из стороны в сторону, по направлению к высокому столбу с колоколом.
Подойдя к столбу, он остановился, подумал, посмотрел на солнце и, бормоча что-то, схватился за конец веревки обеими руками.
Дернув несколько раз, он вдруг поскользнулся, поехал ногами вперед и упал навзничь, не выпуская, однако, из рук веревки. Его клинообразная борода торчала кверху, колпак свалился... Он, лежа, дергал за веревку, бормотал:
-- Я хо-о-зя-ин...
Я стал его поднимать.
-- Я хозяин! -- закричал он, тараща на меня пьяные, одуревшие глаза. -- Во-о-орошить... Я хозяин...
Между тем на звонок собирались монахи и послушники. Отец Зосима вырывал у меня руку и кричал:
-- Я хозяин...
Мне надоело возиться с ним, и я предоставил поднимать; его подошедшим монахам. Они не торопились: это для них было развлечением, случавшимся в год раз. Слышался смех, сыпались остроты.
-- Доверили козлу огород! -- сказал кто-то. -- Вот так "я хозяин"!
-- Поднимите его, -- сказал, наконец, худощавый, серьезный монах. -- Грех смеяться... нехорошо... Чужие люди ходят... обители конфуз... Брат Григорий! Иван! Сведите его в келью... Ох, грехи тяжкие... Игумен тоже: знает -- человек слаб... нет, каждый год так-то...
-- Жалеет его игумен... обидеть старика не хочет, -- сказал другой.
-- Брат Григорий! Иван! -- уже строго сказал серьезный монах. -- Берите под руки... ведите... А вы расходитесь, -- обратился он к другим, -- нехорошо... грех... со всяким может случиться, грех смеяться...
Два послушника подхватили отца Зосиму, все еще кричавшего "я хозяин", и потащили почти волоком в келью.
Свободное копирование
