К вечеру, после ужина, пришел отец Зосима и принес "струмент": две пилы, два топора, два колуна. Пилы были ржавые, давным-давно не точеные и не разводившиеся...
-- Ох, отец, -- сказал дядя Юфим, -- уж и струмент же у тебя... Ох-хо-хо!.. Ты бы хоть подпилок дал на разводку... Я, може, пилы-то наладил бы.
-- Подпилок! Что еще выдумал... Он сколько стоит-то? Три гривенника. А ты его сразу изгадишь... Сойдет и эдак: по барину и говядина...
-- Да нам все едино... Смотри только не взыскивай работу. На чиненом, отец, коне далече не уедешь...
-- Я хозяин! Мое дело... Ты, раб божий, я гляжу, пустословить любишь... А ты вот что: дают -- бери, бьют -- беги... не пустословь!.. Не люблю: я хозяин! Завтра утречком поране я вас поставлю... Пилюкайте да пилюкайте...
Он ушел... Дядя Юфим повертел в руках струмент, разглядывая его, покачал головой и сказал:
-- И ладно, ребята, мы сделали, что поденно взялись... Зарез бы нам был... Эва, топоры-то: тесто рубить!..
Утром, до восхода солнца, отец Зосима разбудил нас и повел в лес на работу. Итти пришлось довольно далеко, -- версты за три, по плохой дороге... Отец Зосима, повидимому, был не в духе: он шел впереди и всю дорогу молчал.
Лес, куда он привел нас на работу, был смешанный: ельник, осинник, береза... Преобладал, впрочем, осинник. Высокие, прямые, "взводистые", как говорил дядя Юфим, до самой макушки голые осины достигали огромной вышины. Между ними было много сухих, стоявших еще на корню, и много на земле, сгнивших или начинавших гнить. Тут же валялось много хвороста, росла сочная, мягкая трава, и было сыро. Наверху шуршали и шумели листья. Со всех сторон доносилось разнообразное чириканье птичек...
-- Вы, рабы божьи, коли пойдет ветер, остерегайтесь, -- сказал отец Зосима, -- спаси бог, лес валится здесь здорово... Коли увидите, силен ветер -- бросайте работу... Убьет... Тут, вон, ишь сушняку сколько... на чем держится только... пхни рукой -- упадет... особливо как место очистите... они друг дружку держат. Режьте на под ряд, а кладка порознь... Осина к осине, береза к березе... На швырок режьте... ну, елки, известно, на бревна пойдут... Сушилку тоже в дровишки... Мерка три четверти плаха... кладка обыкновенная, рощинская.
-- Ладно, -- сказал дядя Юфим и спросил: -- а как класть?
-- Все едино... кладите, как вам способнее: полсаженками, четвертками, восьмушками... все едино. Приступайте со Христом.
Мы разделились на две пары: Тереха-Воха с Малинкиным, дядя Юфим со мной, и, разойдясь, по указанию отца Зосимы, в разные стороны, принялись за работу.
Отец Зосима, постояв немного, посмотрел и ушел, сказав нам:
-- Ну, Христос с вами, пилюкайте!.. Потрудитесь для преподобного... Увидите, солнце на полудни встанет, бросайте... Обедать приходите...
Работать тупыми пилами было тяжело. Мы скоро запыхались и облились потом... Пилили, став на коленки, под самый корень.
Высокие, "взводистые" осины падали с треском и шумом, ударяясь о землю с такой силой, что каждый раз, в особенности у сухих, отскакивала, точно срубленная топором, макушка, или же от силы удара дерево ломалось пополам. Свалив дерево и приступив к другому, дядя Юфим измерял его снизу доверху глазами и каждый раз говорил:
-- Эва, махина, аршин восемнадцать! Ну, Павлыч, господи благослови!..
Работа была очень трудна, в особенности, когда осина "зажимала"...
-- Тьфу, окаянная, -- сердился дядя Юфим, -- зажала... чтоб те издохнуть!..
Приходилось с трудом вытаскивать пилу и начинать отрез с другой стороны.
Случалось, что спиленное с корня дерево не падало, а запутывалось вершиной там где-то, наверху, останавливаясь в наклонном положении; тогда, крикнув Терешку и Малинкина, мы все четверо брались за комель и оттаскивали его в сторону до тех пор, пока не освобождалась вершина, и дерево, ломая сучья, грохалось об землю.
-- Ух! -- раздавался глухой удар, и эхо где-то в стороне: тихо повторяло: -- Ух...
-- Трудно, матушка, -- говорил дядя Юфим, -- трудно!
Свалив по нескольку штук деревьев, мы, усталые, мокрые от пота, сошлись все четверо и сделали продолжительную "залогу". Сидели, долго курили и разговаривали...
Отдыхать в лесу было славно. Над нами вверху, не смолкая, шумели беспокойные осины... По сторонам чирикали птички, где-то куковала кукушка. Лучи солнца, пробиваясь сквозь частую сетку ветвей и листьев, падали пятнами, играя по зеленому моху.
-- Потрудимся для преподобного, -- сказал дядя Юфим, поднимаясь. -- Авось зачтется... начинай, ребята!..
Мы опять разошлись и начали пилить сваленные деревья в дрова. Это дело оказалось еще труднее.
Отпилив кое-как первую, самую толстую плаху ("стул", как говорил дядя Юфим) и посрубив с дерева топорами сучья, мы брались за комель, взваливая дерево на "стул", так, чтобы толстый конец, аршина на два выдвигаясь вперед, свешивался книзу и во время пилки не зажимал пилы.
Покончив кое-как с этим делом и отдохнув, я колуном начал раскалывать чураки надвое, а дядя Юфим стал складывать их в четверку. За этим делом мы провозились долго, и солнышко стояло уже высоко.
-- Время обедать, -- крикнул дядя Юфим: -- О-о-п!
-- Оп! -- откликнулся Малинкин.
Мы попрятали "струмент" в кусты и отправились в монастырь. Монахи уже отобедали, и высокий, худой, грязный повар отец Савелий, сердясь, собрал нам отдельно.
-- Вы, рабы божьи, не опаздывайте, -- сказал он. -- Мне тоже, небось, отдохнуть надо. Я двух часов не присяду... Чего так больно усердствуете, аль заслужить думаете? Здесь не заслужишь... А работа дураков любит... Вы вот что: как ударят к достойной, так и бросайте: здесь порядок такой... А по вечеру зазвонят к вечерне -- опять бросайте. А то и собирать не стану... Ну вас к ляду! Лошадь я в самом-деле, что ли?..
Пообедав, мы отправились в рабочую. Пильщики тоже уже отобедали и лежали на нарах -- отдыхали. Нас они встретили с усмешкой.
-- Много ль напилюкали, отцы? -- спросил старший. -- Восьму вчетвером-то выставили, а?..
Дядя Юфим молча махнул рукой и полез на нары... Пильщики смеялись.
Свободное копирование
