22 июня 1944 г.
Вчера в церкви на rue Lourmel панихида по скончавшемся в Германии о. Дмитрии Клепинине. Много народу, все взволнованы, немало слез. Его любили. И жалеют вдову с двумя детьми.
Я его мало знал. Все же помню один день, с ним проведенный, -- около смерти.
В этой самой церкви отпевал он старого писателя Александра Антоновича Курсинского (одного из ранних символистов русских, сподвижника Брюсова и Бальмонта по "Весам"). Вот одинокий был человек! И малоизвестный. Из отельчика попал в больницу. Там и умер. Едва успел я выкупить тело его -- могло попасть в анатомический театр.
В страшный декабрьский мороз, при огромном, из туманов вылезавшем красном солнце, мы везли тело за Париж, на кладбище: В., я и о. Дмитрий -- он все кутался в какую-то кацавейку, поглаживал рукой округлое, не совсем правильное, но милое лицо с кругловатою бородкой -- он вообще весь был круглый. И вот так мы неслись к кладбищу Thiais, сидя рядом с гробом Александра Антоновича. О. Дмитрий спрашивал о нем, я рассказывал, он кой-что записал: для статистики своих покойников. Да и вообще был он человек с обращенною к людям душой, светлый.
Кладбище бесконечное. Канава, ряд могил -- fosse commune {Общая (братская) могила (фр.).}. Не забыть огненного ветра, огненного солнца, рук леденеющих о. Дмитрия над могилой, согнувшись, читающего последние молитвы. Могильщики, сухая пыль под ветром, даль зимней Франции, убогий гроб Александра Антоновича. Что поделаешь: это жизнь. Бедность, одиночество русского писателя в изгнании.
А вчера, выйдя на церковный двор после панихиды, обратил я внимание на парня -- он сидел у двери дома, рваный, босой, с лицом обветренным, тупым взглядом. Страшные ноги: все сбитые, должно быть, были окровавлены, потом засохло, струпья лиловые. -- На него собирали среди русских: "Это из Шербурга. Русский пленный".
Русь! Русь! Мы забыли тебя. Тут не видишь босых, нечесанных. Мы отвыкли. Наш же брат, человек, да по-русски еще говорящий. Сколько осталось их там? Сколько в страшном плену погибло?
Свободное копирование
