24 февр[аля]
Известно, что Париж высасывает Францию. Все он берет себе! Французская провинция пустынна, не в пример немецкой, итальянской. С давних пор, сколько горячих, молодых голов в Париж являлось, сколько сердец, полных тщеславия и ощущения силы, даровитости. Не из одной мансарды, с видом крыш парижских, в предрассветный час юноша клялся "завоевать Париж".
Завоевать Париж -- завоевать мир. Париж и мир жестоко смалывали в порошок тысячи, но единицы все же возносились и тогда уж это, правда, была слава.
Париж насыщен похотью -- к богатству, власти, женщине и славе. Слава, вот, быть может, одна из острейших отрав города. Вот миазм, что прививает возбужденье и тоску, наслаждение муку. Если бы раскрыть "чрево Парижа", то в испареньях сладострастия и алкоголя, сребролюбия и властолюбия, обжорства явно бы курился сизый ладан Славы.
"И славы сладкое мученье..."
Но, кажется, в камнях "мирового" города не столько "сладкого мученья", сколько попросту изъязвленных жизней, исстрадавшихся сердец и очерствевших, ко всему кроме себя ослепших душ.
Иной раз, проходя вечером в толпе парижской, легче понимаешь полоумных, наполняющих весь этот город: ну, конечно, химерично и головокружительно, чтоб вся эта толпа знала твои дела, твое лицо и твое имя. Одолеть гидру... Для чего? Кому все это надо? -- Тут и начинается безумие. И ядовито здесь Париж указывает сразу: на беспредельность цели, на ничтожество возможностей.
Может, он и разжигает. Может, и просто учит, старым, вечным вещам, но наглядно. Тщета жаждущего в толпе, тщета этой толпы и безмерность мира с достоверностью наглядности видны в Париже.
Свободное копирование
