Шанс

Во второе лето моего пребывания в детском доме, на его пороге появилась пара, которую вполголоса называли "Шансом".

 Это были соискатели на усыновление.

 Подробностей не помню, но, в восемь лет, я уже понимала, что обязательно должна понравиться этим людям.

 Такую установку я получила от воспитателей.

 Распространялась ли она на других - не знаю, не спрашивала - в подобной ситуации каждый сам за себя.

 При этом я терзалась сомнениями: жизнь в детском доме была хотя бы понятной, и ею жить я уже научилась, а будущее, в случае удочерения, казалось страшным из-за своей неизвестности.

 А вдруг я что-то сделаю не так?

 Возвращение в наш детский дом я, наверное, пережила бы, но ведь можно было попасть в другой, и каково там - ещё не известно.

 Воспитателем в моем отряде в тот год работал Павел Григорьевич - выпускник Мишкинского педагогического училища.

 Совсем молодой, неопытный и поэтому ужасно добрый.

 Лично я бессовестно пользовалась его добротой.

 Какой-то умный человек придумал правило - "С  едой из столовой не выходить".

 Естественно, мы искали разные способы его нарушить.

 Всё, что можно было пронести в рукаве или другом укромном месте, выносилось, несмотря на наличие дозорных в дверях.

 Да, у стражи была двойная функция: не пускать на ужин тех, кто его не заработал и не выпускать тех, кто хотел его вынести.

 Карманы досматривались в первую очередь.

Если в дверях стояли сотрудники, шанс пронести в рукаве корочку, вафлю или яблоко увеличивался, но если кто-то из старших ребят - он был нулевой.

 Все укромные места они знали не хуже нашего и обыскивали их в первую очередь.

 Одно время на ужин нам давали Омичку - безумно вкусный сырок.

 Съедать его в столовой за пять минут не хотелось.

 Ведь следующая сладость могла перепасть только на следующий день в полдник.

 А могла и не перепасть - меню с нами не согласовывали.

 А жаль! Я бы рекомендовала Омичку на завтрак обед и ужин.

 Не съев сырок сразу, можно было вечером перед сном растянуть удовольствие и вылизать эту баночку до блеска - покайфовать, другого слова я просто подобрать не могу.

 Так вот,  заветная баночка, легко помещавшаяся в ладонь, при обыске изымалась НАСОВСЕМ.

 Всё правильно, попался - без сладкого остался.

 Желание реализовать задуманное и страх творили с нами чудеса.

 Помню, как ждала, когда на выход из столовой двинется побольше народу: в толпе невозможное становилось возможным, авось, не обыщут.

 Но, в случае с Омичкой, рисковать не хотелось.

 Пока я лихорадочно соображала что делать, ко мне подошел Павел Григорьевич и вдруг забрал баночку.

 Я даже не возмутилась. "За грешные мысли тоже нужно платить" – вспомнила я слова бабушки и побрела к выходу.

 В вестибюле, уже за дверями, слёзы всё-таки подобрались к глазам. И, в этот самый момент, он протянул мне сырок.

 Может это и было ребячеством с его стороны, и поступил он совсем непедагогично, но только вспоминаю я его поступок как глоток счастья.

 Прошло уже тридцать лет, а слёзы опять подобрались.

 Согласна. Глупо.

 Именно Павел Григорьевич повёл меня на встречу с усыновителями.

 Проходила она на улице, на территории дошкольного отделения.

 Муж и жена нервничали, натянуто улыбались и старались говорить елейными голосами.

 Это было непривычно и очень заметно. Так со мной давно не разговаривали.

 Мой воспитатель уселся на качели и, с упоением, начал качаться.

 Я поглядывала на его безмятежное лицо и старалась найти подсказку - что делать?

 Речь шла о Крыме - оттуда были приехавшие. Они рассказывали о море, солнце, чудесном доме.

 Из перечисленного я видела только солнце, поэтому рассказ не завораживал.

 Я вежливо слушала и мечтала улизнуть.

 В разгар беседы вдруг появился отец.

 Я настолько опешила, что даже не бросилась к нему.

 Мысли запутались - что происходит?

 Папа был трезв, смущён.

 По глазам читалось, что он хочет подойти, но его что-то удерживает.

 Мы стояли как чужие люди, у каждого имелась своя установка.

 Он должен был убедить меня, что согласен на удочерение приехавшими людьми.

 Хочу верить, что им двигало не равнодушие, а желание устроить дочери другую, лучшую жизнь.

 Пусть и не с ним.

 Официальным голосом, отец дал согласие, и все посмотрели в мою сторону.

 Я ковыряла носком землю и молчала.

Никто мне не помогал, а я не знала, как поступить. Меня что-то мучило. Наконец, я поняла и спросила: "А Таня?"

 Почему-то про неё никто не говорил, как будто сестрёнки в природе не существовало.

 Все, хором, бросились убеждать меня, что её обязательно станут иногда брать на каникулы и мы обязательно каким-нибудь образом, будем общаться.

 Я остро почувствовала ложь.

 Набравшись смелости, я заявила, что без сестры никуда не поеду, и стояла на своём решении намертво.

 Отец молчал. Павел Григорьевич качался, улыбался и молчал.

 Мужчина отошёл в сторону и нервно ходил кругами, а женщина ещё пыталась продолжить уговоры.

 А у меня камень упал с сердца - я приняла решение, и сразу стало легче.

"Шанс" уехал, пообещав приехать ещё.

 Не приехал.