Иногда меня вырывал из этого прекрасного мира резкий звонок в парадную дверь и приглашение идти присутствовать на обыске у кого-нибудь из жильцов. На этих обысках, происходивших обыкновенно после одиннадцати часов вечера, должен был присутствовать кто-нибудь из Домового Комитета и если Пашков был в отъезде, а механик Иванов, член Комитета, на вечерней работе, эта обязанность падала на меня.
Присутствие на обысках было для меня очень тяжелым и я бы ушла из Домового Комитета, если бы не соображения, которые я изложила выше.
Обыски производились обыкновенно представителями участковой милиции: по большей части это были «краса и гордость революции» – матросы в сопровождении одной или двух женщин самого низкого сорта, обыскивавших комнаты, где спали женщины. Меня мутило от нахального вида матросских физиономий, от их грубой манеры обращения и гадких шуточек, которые они себе позволяли по адресу обыскиваемых «буржуев». Душило сознание своего полного бессилия перед царившим произволом.
Мы еще в конце сентября расстались с дядиной прислугой, которая вышла замуж, и приготовление нашего несложного обеда легло на меня, так как я возвращалась со службы на час раньше чем мать и дядя. Самым волнующим моментом стряпни было растапливание плиты, так как спички были строго рационированы и надо было истратить не больше одной спички. Поэтому я была очень рада, когда растапливанием занимался мой приятель Николай Вогинский. Он был младшим из трех братьев и призван на фронт лишь в пятнадцатом году. Он избежал ранений и благополучно демобилизовался по приходе к власти большевиков, чтобы окончить Институт Путей Сообщения. Вернувшись в Петербург, он вошел в контакт с моим дядей и как только моя мать и я приехали из Выборга, стал навещать нас. По большей части он заходил к нам, возвращаясь из института домой, и попадал в то время, когда я готовила обед. Моя мать называла нас в шутку «кухарка и кум пожарный» и мы сами часто от души смеялись относительно обстановки, в которой нам приходилось теперь встречаться. Вместо маминого уютного будуара с гобеленовой мебелью и топящегося камина, небольшая дядина кухня и сами мы за весьма прозаическими занятиями: перемалывание на мясорубке овса, поджаривание на касторовом масле подмерзшего картофеля или печение прямо на плите блинов из промолотой картофельной шелухи, смешанной с гущей кофе из жареного овса. Голь на выдумки хитра...
Однако я и не подозревала, какой меткой оказалась шутка моей матери относительно «кухарки с кумом пожарным». В дворовом флигеле нашего дома жил селедочник Александр Иванович Коняжкин, сильно разбогатевший на своих селедках и других удачных спекуляциях с продуктами. Совершенно того не подозревая, я пленила этого нувориша, который говаривал нашей прислуге: «Эх, пригласил бы я вашу барышню в «кеатр», взял бы ей целую ложу, да боюсь, поколотит меня этот высокий барин в форме, который к ней часто хаживает».
Когда наша Саша рассказала мне об этой победе, я решила поэксплуатировать нежные чувства своего нового поклонника, привлекая его к покупке разных дядиных вещей. Возвращаясь со службы, я часто встречала Коняжкина у нашей парадной двери и говорила ему между прочим: «Знаете, дядя продает несколько костюмов из очень хорошего материала. Не пришли ли бы вы вечерком их посмотреть?» И бедный Александр Иванович беспрекословно являлся и никогда не уходил, не купив чего-нибудь. Последней его покупкой был буфет эпохи ренессанса, музейная вещь, за которую он выложил несколько десятков тысяч «думских» рублей, а для чего он ему был?
Свободное копирование
