После смерти отца, мать и я, по моей просьбе, немедленно переехали из нашей квартиры, где каждый предмет говорил об отце. Для меня было всегда особенно тяжело оставаться в помещениях, из которых ушел дух живших в них людей.
Мы переехали к Фриск и сняли у них две комнаты, в которых зимой жили две незамужние сестры самого Фриск. На лето они уезжали на дачу и комнаты их пустовали.
Несмотря на отговоры знакомых, мы с матерью решили ехать в Петербург. Моя мать ехала для того, чтобы получить страховку жизни отца, которая выплачивалась несмотря на то, что у власти были большевики. Кроме того она хотела объединиться со своим двоюродным братом Головиным и, если политическое положение будет оставаться беспросветным, помочь ему ликвидировать ценную обстановку и вместе уехать заграницу. Что касается меня, то я хотела продолжать и закончить свое архитектурное образование.
Между тем из Петербурга прибывало все больше представителей сановного мира и аристократии, не веривших в скорое свержение большевиков. На это нам указывали и Фриск, и чета Веселаго, с которой мы постоянно проводили время.
Старик адмирал Михаил Герасимович Веселого был типичным морским волком, которых уже мало оставалось во флоте. Он был большим умницей и очень расположился ко мне, называя меня в шутку «мой друг архитектор», но меня отталкивала его грубость и когда он, сжимая свой большой кулак, говорил, что он им не мало вышиб зубов матросам, меня нравственно мутило.
Хотя ему было за семьдесят лет, Михаил Герасимович продолжал питать слабость к прекрасному полу и меня забавляло наблюдать за ним утром на Эспланаде. Идя за покупками на рынок, я часто видела его, в чесунчевом костюме и кепке из люфы, прогуливающимся по аллее и бормотавшим себе под нос: «Вот идет, кажется, хорошенькая, судя по ножкам. Не обогнать ли ее и заглянуть под шляпку?» Когда я его окликала, он весь расплывался в улыбку и, беря меня под руку, говорил: «Дайте мне опереться на вашу молодость, мой милый друг архитектор».
Жене его, Ольге Александровне, было тоже около семидесяти лет. Она носила черный парик и от ее былой красоты остались громадные черные глаза. Мне трудно было себе представить, как мог ею сильно увлечься старик Головин, когда лет двадцать пять тому назад разводил ее с Пини.
Со стариком Веселого нас связывали почти родственные узы. Его дочь, Марья Михайловна, вышла замуж за Государственного Контролера Лобко, который был лет на тридцать ее старше, и рано овдовела. Будучи вдовой, она сильно увлеклась Алексеем Федоровичем Шебуниным, первым мужем маминой старшей сестры, о драматическом разводе которой я рассказывала выше. До революции она не выходила за него замуж, не желая утрачивать своей большой вдовьей пенсии – если не ошибаюсь, тысячи рублей в месяц – а в эмиграции они поженились.
Мы много времени проводили с четой Веселаго. Было очень интересно слушать старика, у которого был неиссякаемый запас воспоминаний и анекдотов. Он был свидетелем многих событий в течение последних трех царствований и любил о них говорить.
Свободное копирование
