В январе 1918 года началась гражданская война в Финляндии.
После объявления самостоятельности Финляндии мы перестали видеть в ней часть родины, а потому моя мать и я не принимали участия в дамских собраниях у Фрисков, на которых что-то шилось и вязалось для белых воинов и потом тайными путями им переправлялось. Хотя принципиально мы и были, конечно, на стороне финляндских белых, но за шесть месяцев жизни в Выборге мы убедились, что если красных русских солдат финны просто ненавидели, то и к русским белым они симпатии не имели и смотрели на них как на чуждый и нежелательный элемент.
Исключением были финляндцы, жившие до революции в России и в особенности служившие в русских войсках, но с такими мы, за исключением генерала Левстрем, не встречались во время пребывания в Выборге, да и в это время разыгравшихся политических и национальных страстей у немногих хватало мужества проявлять свои симпатии.
Таким образом, мы жили пассивными наблюдателями событий, к тому же поглощенные болезнью отца, которая все ухудшалась и причиняла ему все большие страдания. Он уже с осени 1917 года не вставал с постели после посещения специалиста по сердечным болезням, профессора Гранберга. После того, как мы были отрезанными от Петербурга и папин врач не мог больше приезжать к нему, стало необходимым обратиться к местному специалисту.
Когда мой отец пришел на прием к профессору Гранбергу и тот выслушал его, он сказал ему: «Удивляюсь, как вы можете стоять на ногах при состоянии вашего сердца. Вы можете только лежать».
На моего отца эти слова произвели впечатление шока и, вернувшись домой, он действительно слег в постель и больше с нее не вставал до своей смерти.
Для моей матери и меня, привыкших к бережности, с которой русские врачи относились к больным, скрывая от них серьезность болезни и говоривших об этом только их близким, такой поступок со стороны врача казался чудовищным, противоречащим докторской этике. К нашему изумлению Фриск, которым мы о нем рассказали, отнеслись к нему спокойно, а Элеонора Андреевна, проявлявшая в религиозных вопросах некоторое изуверство, даже сказала: «Что же, если Эвальд Карлович действительно так плох, то ему хорошо об этом знать, чтобы не только позаботиться о семье, но и подготовиться к смерти».
Так мы в первый раз убедились насколько русские, которых иностранцы охотно обвиняли в некультурности и даже варварстве, нравственно тоньше этих самых иностранцев. За долгие годы, проведенные в эмиграции, взгляд на духовную культурность иностранцев у нас русских сильно изменился и не раз пришлось производить переоценку ценностей.
Свободное копирование
