БЕЛОЙ АКАЦИИ ЦВЕТЫ ЭМИГРАЦИИ
Если в советский период на белых эмигрантов смотрели с жалостью, то во время перестройки их стали героизировать. Восхищались их способностью сохранить и передать детям язык и веру. Даже в их потомках видели живые осколки России, «которую мы потеряли». Казалось, что конец коммунизма автоматически повлечет возврат утраченного единства. Вот теперь мы обнимемся и будем дружить как единое сообщество русского духа. Ведь нам есть, что поведать друг другу! Но эти ожидания не оправдались. Мы оказались друг другу чужими.
Воспитанные в любви к России и сохранившие язык, они не знали русских мыслей и чувств. Они не понимали наших шуток. Иностранцы по образу жизни и психологии, они утратили наш динамизм и вкус к сильным переживаниям. Жгучая ненависть праотцев остыла в их жилах и превратилась в холодное презрение к «homo soveticus». Мы были, пусть уже не враги, но классово чуждые – как грязные бомжи чужды уважающему себя обывателю. При этом, уровень умственных интересов и «русского» образования в этой среде был, по нашим меркам, крайне низок. Чтение «Войны и мира» в оригинале для большинства из них было потолком. До меня с трудом дошло, что русская интеллигенция осталась в России, а если и переехала сюда, то вымерла задолго до нашего приезда.
Привыкнув в советской атмосфере к слабости официальной идеологии в сочетании с нормальностью любых вопросов и широкому диапазону суждений, я впервые в жизни почувствовал прикосновение к бетонной стене твердого идейного монолита. Обиднее всего было то, что мои мысли и мнения не вызывали ни малейшего интереса. На меня смотрели как на удачливую крысу, вовремя сбежавшую с затонувшего корабля. Как мыслящая личность я для них просто не существовал. Наверное, советские солдаты так же относились к немцам, кричавшим «Гитлер капут!» Приготовив рассказы о наших массовых демонстрациях, альтернативных выборах и деятельности Дем. России, я вдруг понял, что никогда и никому это рассказывать не буду. Победили коммунизм все равно не мы, а Рональд Рейган. Наша собственная эволюция, как умственная, так и политическая, не имела никакой цены. Мы просто капитулировали, но при этом почему-то надеялись, что нас за это будут любить.
Конечно, степень неприятия «советских» имела свой спектр и градации. Человеческие контакты все равно устанавливались и поддерживались просто потому, что и нам и им было больше не с кем общаться. В эмиграции образуются связи, маловероятные в нормальном окружении. Разве мы стали бы у себя дома ни с того ни с сего дружить с семидесятилетним стариком, живущим на другом конце города, только потому, что он говорит по-русски? В отсутствие своих бабушек и дедушек, их ниши суррогатно занимали чужие люди.
Свободное копирование
