Заявление

Во время описанной мною выше «августовской» (1977) болезни я осознал, что совершенно не боюсь смерти и, более того, даже втайне желаю ее, т.к. верю, что она приведет меня в мир, где меня ждут Анна Франк, Хью Клаппертон (известный шотландский путешественник, христианин, в начале XIX в. умерший в Африке от дизентерии), умученные большевиками белогвардейцы, поэт Николай Гумилев, философ Константин Леонтьев. Пребывая в таком душевном состоянии, я не боялся болезней, и поэтому, когда 20 февраля 1978 г. почувствовал себя плохо и слег с высокой температурой, я испытывал радость. Однако в ночь с 20 на 21 февраля эта радость внезапно сменилась тревогой; одна из тех обитательниц Царства Небесного, перед подвигом которой я преклонялся – младшая дочь последнего русского царя Николая II Анастасия Романова (ее фотографию я впервые увидел в английской книге «Nicholas and Alexandra», которую я прочел в мае 1977 г.) – как будто укоряла меня за то, что я ношу на своей груди изображение ее убийцы (В.И. Ленина). Я остро ощутил, что Анастасия (ныне вместе со всей убиенной царской семьей прославленная в лике страстотерпцев Русской Православной Церковью) не принимает меня, что я недостоин ее любви. Сейчас я думаю: может быть, она не столько укоряла, сколько предупреждала меня о чем-то, что грозило мне, если бы я не попытался порвать эту, пусть формальную, но все же реальную связь с Лениным, действовавшую через мое членство в ВЛКСМ? Тогда я понял только то, что для того, чтобы быть встреченным с любовью своими братьями во Христе, умученными от большевиков, я должен был немедленно выйти из комсомола. И тогда я принес обет: если выздоровею, то первым делом пойду в комитет ВЛКСМ МГУ и заявлю о выходе из этой организации. Принеся обет, я успокоился и вверил свою жизнь Богу. Вскоре я пошел на поправку (у меня оказался всего лишь обычный грипп) и 25 февраля уже смог отправиться в Университет. Прежде чем пойти на занятия, я зашел в комитет комсомола (он находился на 10 этаже главного здания МГУ) и исполнил то, что пообещал Богу.
Мне, конечно, было страшно, но еще страшнее было не исполнить обет и попасть в ад в случае внезапной смерти. Когда я произнес заранее подготовленную фразу перед ошарашенным «товарищем», дежурившим в тот день в комитете комсомола, я испытал приятное чувство исполненного долга и сброшенной с плеч тяжелой ноши: пусть теперь делают со мной, что хотят, перед Богом я чист, Бог со мною! Но, сняв с себя мучившее меня бремя, я переложил его на комсомольских ответственных работников, которые к такому сюрпризу явно были не готовы и не знали, что со мной делать. Увидев, что я упорствую в своем желании покинуть ряды ВЛКСМ, они потребовали, чтобы я написал подробное заявление с изложением причин своего нежелания пребывать далее в комсомоле, и отпустили меня. Затем, как мне позднее стало известно, они вызвали моих родителей и предложили им показать меня психиатру. Ирония судьбы заключалась в том, что и отец, и мать у меня уже были психиатрами: теперь им пришлось «лечить» собственного сына.