Рассказывая о Сретенском периоде и об этой пережитой мною болезни, я с такой приятностью и благодарностью вспоминаю о добрых, отзывчивых людях – в основном сослуживцы мужа и их семьи, старавшиеся в силу своих возможностей поспособствовать моему выздоровлению. И когда мой лечащий врач Рогинко безапелляционно заявил, что и знать ничего не хочет о трудностях, но чтобы у меня для лечения были и свежие овощи и фрукты, то многие из тех, кто выезжал в отпуск (как обычно - в тёплые края) присылали нам посылки с яблоками, а возвращавшиеся привозили не только яблоки, но и помидоры. А однажды даже дыню – невидаль в этих краях. И это не только помогало выздоровлению, но и целебно согревало добротою отношения. К моему счастью, именно в трудных ситуациях на моём пути встречалось немало добрых людей. И эта доброта в такие моменты по-особенному чувствуется и в благодарной памяти сохраняется, побуждая и тебя к доброму поступку, к справедливому заступничеству, бескорыстной помощи.
Ещё одна маленькая но до сих пор трогательная – в воспоминаниях – подробность.
Мимо госпиталя (как раз со стороны моей палаты) по пути в столовую ежедневно (и не раз в день) строевым шагом и громкой песней проходили одно за другим солдатские подразделения. И между прочим, каждое со своим репертуаром. Кому случалось вблизи слышать это сочетание звуков чеканных шагов большого подразделения со звучанием многоголосой солдатской песни, тот вряд ли не прочувствовал оглушительность их, но скорее всего воспринял их с пониманием, а то и с умилением. Строевая песня – понятный и наверное уставом предусмотренный ритуал, обычная, полагающаяся, законная ситуация. Вот и в госпитале учитывали именно это. Но каково переносить это по нескольку раз в течение каждого дня тяжело больному человеку! – трудно себе представить.
С момента поступления в стационар – на фоне быстро прогрессировавшего заболевания и до самых кульминационных дней его я, по-видимому больше находясь в полусознательном, чем в сознательном состоянии, ни разу не жаловалась (то ли оттого, что не осознавала, то ли оттого, что считала это неустранимым) на такое отягчающее обстоятельство. Но уже с первых дней, когда я пришла в себя и начала постепенно выздоравливать – эти моменты прохождения поющих солдатских подразделений были так мучительны, что еще только заслышав их приближение, я вынуждена была как-то собираться с силами, мобилизоваться, чтобы пережить этот тяжёлый, довольно продолжительный и, как я понимала, неизбежный момент.
И только на какой-то энный день – именно в момент прохождения этих колонн – навестившему меня мужу я, среди прочего, сказала о том, как мучительны эти моменты и как жаль, что это неустранимо.
Каково же было моё удивление, когда на следующее же утро, где-то на подходе к госпиталю солдатская песня была прервана громкой командой «Отставить песню!», и только по удалении от госпиталя стука чеканных шагов прозвучало «Запевай!» - и песня возобновилась.
А это уже вполне терпимо! Я испытала такое облегчение от этих сюрпризом доставшихся безпесенных минут! И моя предварительная «мобилизация» оказалась ненужной.
Потом я узнала, это по немедленному (в день обращения) распоряжению комдива Фёдора Павловича Журавлёва. Следовало с этого дня и впредь проходить вблизи от госпиталя без песен.
Каким это было наслаждением для меня – не передать. Тем более, что это было очень справедливое решение по отношению к любому лечебному учреждению, где могут быть и тяжело больные. И тем не менее, в немедленности самого приказа было и дружественное отношение ко мне лично и к моей семье – семейство Журавлёвых всегда было нам очень приятным и дружественным.
Свободное копирование
