А один случай просто потряс и своей невиданностью и поводом, вынудившим больного – за многие годы болезни – проехать добрую сотню километров, чтобы обратиться к врачу.
В сопровождении родственника верхом на крепеньких монгольских лошадях, он, немолодой уже человек прибыл из далёкого худона (района).
Было это осенним днём в первый год моей работы в больнице. Рабочий день подошёл к концу. Приёмная амбулатории была пуста, регистратура уже не работала, и мы готовились уходить: Сурунджаб приводила в завершающий порядок процедурный столик. Санитарка Цында в ожидании нашего ухода готовила свой инвентарь для уборки кабинета. А я – за столом, упорядочиваю своё, в основном – бумажное хозяйство, мысленно уже на пути домой.
Осеннее солнце на ещё светло-голубом небе уже опустилось низко и очень ярко светило в окно нашего просторного кабинета, немного ослепляя меня.
Совершенно неожиданно в кабинет стремительно вошли двое мужчин, у одного из которых лицо– от нижней границы глаз и до подбородка - было завязано белой тряпицей. Оба остановились у самой двери.
Меня, сидящую вдалеке за столом, как-то поразила близость меж собою глаз над повязкой. И глаза какие-то уж большие (и совсем не раскосые). Я ещё успела подумать, что мне так кажется из-за слепящего солнца. Но когда сопровождающий, ничего не говоря, быстро снял повязку с лица больного, я не поверила своим глазам; зияющая большая дыра выглядела какой-то тёмной ямой.
Я опять, мысленно обвинив слепящее солнце, стала к нему спиной и немного приблизилась к больному. И то. что я увидела, потрясло не только необычностью, но и - мягко сказать – отвращающей неприглядностью. Мне стало дурно от увиденного, и я немного отступила, чуть передохнула и снова подошла поближе – пришли-то ко мне! Куда денешься?!)
Ни переносицы между глазами, ни носовой перегородки. Я уже не говорю о напрочь отсутствующих мягких тканях самого носа. Виден язык, всё (живое!) основание черепа, с его воспаленными мягкими тканями, Видна открытая гайморова пазуха с одной стороны и какой-то бугристой немного шевелящейся припухлостью прикрытая область гайморовой пазухи – с другой. И в этом шевелении, на фоне синюшно-багровой окраски – черви.
Я услышала, как Сурунджаб сквозь зубы буквально процедила своё привычное монголо-русское ругательство: «Ууу, цуссарэс чччёрный чччерт цамацашлатый!» И тут же резко спросила (уже чисто по-монгольски: Чего пришли так поздно?»
Отвечал сопровождающий (в переводе): «Худон далеко. Ехать долго».
Сиплую глуховатую речь больного понять было невозможно. Прошу Сурунджаб помочь в расспросе сопровождающего.
То, что у больного люэс максимальной стадии, не вызывало сомнений. На вопрос «сколько лет болеет?» Ответ был «около сорока лет».
«Что заставило только теперь обратиться за помощью?» - «Этой осенью мухи летали - черви завелись – очень чешется - помочь надо».
И, видно, здорово донимал этот зуд, если в такую даль за можно сказать, срочной, скорой помощью прискакал сюда.
Но нужна ему помощь отоларинголога – надо удалить инородные тела из тканей, окружающих эту полость. Помню, что там, за этими так страшно повреждёнными тканями какая-то ещё – очень тонкая и хрупкая решетчатая кость (не по моей специальности работа!). В общем, сейчас нужна скорая помощь лор-специалиста, а не наша. В аймачной больнице такого специалиста в штате нет, и в случае надобности (по договору) такую помощь оказывал лор-врач монгольского госпиталя – Уткин.
С соответствующим направлением наши всадники отправились в госпиталь, и очень быстро с резолюцией опешившего от увиденной картины Уткина вернулись к нам. На обратной стороне направления написано кратко: L IV (люэс, 4=я стадия). Остальную часть диагноза он со страху и не упомянул. Ну не гонять же несчастного человека туда-сюда – со слезами вернулся!
И решили мы с Сурунджаб: чем сможем – поможем.
Цында держала лоточек под подбородком больного. Крупных червей извлекли пинцетом, мелких удалили, поливая раствором перекиси водорода. Нам определённо тошнёхонько! А больному пощипывание перекиси куда приятнее опостылевшего зуда. И он время от времени постанывая от облегчения, с восторгом и благодарностью повторял: «О, сайн! Ихи сайн» - «О. хорошо! Очень хорошо!». Но нам было совсем не «сайн». И Сурунджаб не раз повторяла своё «У-у цуссарэс! Черный черт! Цамацашлатый».
Впоследствии этот больной был направлен в Улан-Батор для решения вопроса о пластической операции и предварительной подготовки к ней
Свободное копирование
