В поликлинике Ямпольской не оказалось – она уже была дома. И я, не медля, по телефону обратилась к ней с просьбой принять и выслушать меня по неотложному вопросу. Елена Александровна очень удивилась (наверное. такой дерзости не ожидала), но согласилась и пригласила к себе домой. Жила она в том же доме, где была поликлиника.
После моего подробного рассказа она сочла нужным сразу же вызвать к себе Симоненко (которая к тому времени заканчивала приём в поликлинике), надеясь узнать подробности происходящего При этом она хотела, чтобы я тоже слышала их разговор, но считая, что в моём присутствии Симоненко будет менее откровенна и доверительна, предложила мне посидеть в соседней комнате, где всё было слышно. Пришлось так и сделать.
Елена Александровна встретила Симоненко вопросом, откуда ей известно о намерении Комиссии народного контроля подать на меня в суд. Симоненко, чуть помолчав (не ожидала такого вопроса), как-то неуверенно произнесла: «От Тоши» и тут же, немного громче: «От мужа».
«А если начистоту? Кто от кого узнал? Вы от Вашего Тоши или Тоша от Вас?» - с некоторым раздражением спросила Ямпольская.
Не очень связно отнекивалась Симоненко. Елена Александровна перебила её::«В моём присутствии и при моём участии директор Долматовского совхоза договаривался об условиях командировки, от которой она (это обо мне) по семейным обстоятельствам имела полное право отказаться и на которую не соглашался никто из вас» - резко заметила Е.А. Из того, что мне запомнилось, Е.А. сказала ей, что ябедничество само по себе не хорошо, а если оно еще и основано на злых замыслах – то уж куда хуже. В общем, беседа была недолгой и хозяйка отпустила гостью без общепринятых любезностей.
А к концу следующего дня мне было известно, что соответствующий приказ в совхозе был (был! был! – что бы мне раньше об этом подумать!), и что Комиссия, получив сигнал, о наличии такого приказа осведомилась, и что именно потому претензий ко мне не имела и меня не беспокоила. Легко сказать...
Сейчас, вспоминая этот случай не совсем без волнения – чего стоило нам с мамой пережить эту нелепость! – я всё же не могу не улыбнуться чисто дамской манере решения вопросов – взять хотя бы эпизод с комнатой, где я пряталась до ухода Симоненко.
За короткое время, потраченное на эту «псевдотревогу» (не знаю теперь, как и называть пережитое) я как-то физически ослабела. Обретённое было облегчение от замены работы врача-дежуранта по больнице на работу врача профилактория не только перестало чувствоваться, но и сменилось какой-то немотивированной усталостью, слабостью и даже – что не могло не пугать – снижением работоспособности, Все три моих работы требовали от меня внимания, темпа, силушки! А тут, как на грех, какая-то вялость, уныние. И аппетит – не аппетит, я стала заметно худеть. И наверное очень изменилась. На ежегодном семинаре в Свердловске для заведующих заводскими здравпунктами я неожиданно получила записку: «Такие глаза я видел только в Днепропетровском медицинском институте». Оказалось, это был сокурсник Семёна – Костэнко (уже не помню, по какой причине не оказавшийся на фронте) - то есть меня узнать можно было только по глазам.
Завод, между тем, за это годы обзавёлся новыми домами, куда постепенно расселяли перенаселённые квартиры. Двухкомнатную в новом доме получили Эльберты. Соня уже давненько жила с Аликом и Стэрой Савельевной в двухкомнатной квартире при новой больнице. Получил комнату и Миша Шлайн. И когда они с Дорой поженились, то в прежде общей их квартире осталась семья Фишбейн – Фанина семья.
Весной 1944 года радостное событие коснулось и меня (даже как-то приободрив и оздоровив). В благоустроенном доме на третьем этаже, в трехкомнатной с удобствами квартире, где две смежные комнаты занимала семья начальника милиции Игошева Дмитрия Ивановича, третью комнату дали мне, И это был праздник души! Наши добрые с ними отношения уже были мной подробно описаны выше.
Свободное копирование
