По окончании командировки я вернулась к моим прежним обязанностям по здравпункту и поликлинике, а от должности дежуранта отказалась. Тем более что появилась возможность получить совместительство в открывшемся тут же в Соцгороде заводском однодневном доме отдыха (профилактории) для рабочих и ИТР (инженерно-технических работников) завода. В этом мне посодействовала сама главврач Ямпольская – наверное, за моё согласие на командировку, Конечно, я была рада такому изменению в моей рабочей нагрузке. И то, что я уже дома, ежедневно в курсе своих семейных событий, не терзаюсь неведением – тоже радовало. И малыши как-то не болели. Даже маму мою не призывали вернуться к её работе. Ей и без того хватало дел при моей такой загруженности. Так что мы решили – в отношении её надомной работы инициативы не проявлять, Нужно будет – сообщат.
Немного пообвыкшись после Долматовской командировки, пыталась напомнить о себе в инстанциях, от которых зависело так необходимое улучшение жилищных условий. К сожалению, кроме «Ждите!», ничего не добилась. Но ведь сказано в Писании: Толцыте и отверзется вам». Вот я и считала, что если не «толцать», то точно – «не отверзется».
В общем, жизнь вошла в обычную для того времени колею, в обычные житейские хлопоты, не всегда, как водится, успешные.
Уже порядком времени прошло после моей командировки (где-то в конце 1943 года), как мне случилось услышать о пренеприятной перспективе оказаться (и притом незаслуженно) в числе нарушителей закона. И сообщила мне об этом никто иной как жена зампреда Комиссии рабочего контроля (тот самый врач-отоларинголог Симоненко, с которой в своё время из-за Володи у меня был довольно нелицеприятный разговор). «Вашими двойными хлебными карточками,- не без злорадства сообщила она, - заинтересовался рабочий контроль. Кажется, даже в суд хотят подать.»
Полная неожиданность и, в равной степени, неправомерность такого внимания и намерения этой комиссии для меня (а вдруг это только для меня?!) была очевидной. Ещё в командировочный период при встречах с коллегами в дни воскресных прогулок с детьми мне не раз приходилось рассказывать им (коллегам) об условиях командировки. И ни одна из льгот совхозного периода (в том числе 200 граммов хлеба) не был тайной. И никакой второй (официальной, государственного формата) хлебной карточки для этого не требовалось – эти 200 граммов выделялись из совхозного резерва по предварительной договорённости. Было похоже, что интерес к этим 200 граммам у Комиссии провоцировала сама Симоненко. Но для меня уже главным был сам интерес, а не кто спровоцировал его.
Пропустить мимо ушей пусть даже неоправданный интерес к твоей особе такой злобствующей в те времена организации как Комиссия рабочего контроля, было бы верхом легкомыслия.
И я призадумалась над своими аргументами защиты, тем более что среди них документированным, по моим сведениям, был только приказ отдела кадров о моей командировке. И только!
Всё, что было оговорено и обещано директором совхоза (для получения моего согласия на командировку) в заводском приказе не упоминалось. А поскольку на практике в последующем «слово» с «делом» не расходилось – всё оговоренное выполнялось, то по-видимому задумываться о документальном подтверждении и нужды не было. Много ли я знала тогда о делопроизводстве вообще и его значении – в частности. И о том, что «слово» к «делу» не пришьёшь, и о том, что «без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек». Эти крылатые выражения дошли потом. И получалось, что в своей невиновности я уверена, а доказать её нечем. Появилось и как-то в темпе стало нарастать чувство незащищенности, тревога за репутацию мою, моей семьи.
Если было бы с кем поделиться, посоветоваться... С мамой – только напугаю.
Свободное копирование
