По закоулкам воспоминаний - 101

Работа, работа...



Может быть, вы скажете, дети мои, что мне бы лучше умолчать о благодеянии. Но я и теперь не стыдясь, отвечу вам – нет. Я в ту пору, изо всех сил выбиваясь, делала всё, что можно, но семья моя всё же терпела немалые трудности. Даже при добавке аванса в счёт аттестата (165 рублей), а позднее и самого аттестата (около 500 рублей) прожить на мои две зарплаты было очень трудно. И когда в новую больницу потребовался врач-дежурант, я, конечно, согласилась. Конкурентов у меня не было.

Врачебный состав медсанчасти завода был представлен в основном женщинами. Помню только одного представителя «мужеска полу» - хирург больницы, коренной житель Каменск-Уральска, в солидном уже возрасте – Добрынин Иван Иванович.

Почти все женщины-врачи нашей медсанчасти были при мужьях, да еще и – в большей или меньшей степени – высокопоставленных в масштабе Оборонного завода. Их семейный бюджет и привилегированное снабжение позволяло не перегружаться. Они даже положенных по обычному рабочему графику единичных ночных дежурств в месяц стремились избежать. А уж на регулярные ночные дежурства соглашаться никак не хотели.

Ночное врачебное дежурство было с правом сна в уютном кабинете, на удобной кровати и чистой постели. Но уж какой там сон, если один врач на все отделения: приёмное, терапевтическое, хирургическое и акушерства-гинекологии. А больница обслуживает огромный завод, работающий круглосуточно при далеко не совершенной технике безопасности, в наспех – в силу военной срочности – отстроенном производстве. Травматизм в ночное время преобладал над дневным. Большинство прободных язв (преимущественно из травильного цеха) также приходилось на ночь. Такие поступления были довольно частыми.

Нередкими, и тоже преимущественно в ночное время, были поступления с криминальными абортами. Законодательно аборты были в то время запрещены. И до какого же буквально пограничного состояния доводили себя эти несчастные женщины, только чтобы в больнице не смогли сохранить нежеланную беременность - оттягивали до последнего терпения. Я помню тяжелейший случай со смертельным исходом, когда после криминального аборта (с прободением стенки матки) умерла мать четверых детей.

Больница обслуживала и окрестные сёла. А однажды на моём дежурстве привезли женщину лет 33-х – статная, высокая, крепенькая такая. Лошадь копытом полностью рассекла верхнюю губу пострадавшей. Сократившиеся по обе стороны  раны мышцы образовали страшный оскал, и всё это, с навозной грязью и расширенными, даже выпученными от страха и боли глазами, производило ужасное впечатление. Бедняга в отчаянии кричит, что лучше ей умереть, чем остаться таким уродом. И что если я не зашью эту рану, то она наложит на себя руки. А как тут зашивать при таком загрязнении такой локализации? Верхняя губа – опасность распространения инфекции особенно велика. Мне отчаяние её понятно – и зашивать опасно. И всё же после введения противостолбнячной сыворотки я хорошо очистила и перекисью промыла рану, осторожно кетгутом сшила внутреннюю поверхность слизистой губы, тонким шёлком – наружную поверхность её – кожу. Все последующие дни со страхом ждала: обойдётся ли без осложнений? Ведь тогда в больницах, кроме стрептоцида, ничего для таких случаев не было. Правда, стрептоцид в то время для непривыкших к нему микроорганизмов был  внушительно действенным.

И меня, и эту женщину, видно, Бог миловал – заживление прошло успешно, и на губе остался лишь тоненький рубчик посередине – как раз в природной впадинке. Вот так мне удалось сохранить красоту молодой женщине. Как отрадно было мне тогда видеть результат  такой старательной (а ведь чреватой опасными последствиями!) работы. Бог миловал...

Ночные дежурства были как правило насыщены событиями, нередко требовавшими серьёзного неотложного хирургического (чаще по поводу прободной язвы, реже – по поводу других форм острого живота или тяжелых травм) вмешательства. Частенько требовалась неотложная акушерская помощь (в большинстве случаев по поводу криминальных абортов). Да и бесконечные вызовы к послеоперационным и другим тяжело больным в разных отделениях самой больницы не давали, бывало, не только поспать, но и присесть. Так что право на сон почти не использовалось.

При необходимости серьёзного хирургического вмешательства я вызывала операционную сестру и доктора Добрынина – очень опытный хирург! И тогда на меня возлагались обязанности ассистента.

При серьезной акушерской патологии вызывалась очень опытная, с многолетним клиническим стажем (и человек хороший) доктор Гришкан Ревекка Ильинична. А поскольку самым частым поводом для ночного вызова её были последствия криминального аборта, то она – не только из добрых побуждений, но и для того, чтобы её реже беспокоили по ночам, сочла необходимым обучить меня абразии.  И в дальнейшем я вызывала её только на патологические роды, при которых присутствие врача-специалиста было обязательным.

К числу патологических родов относится и рождение двойни, например. И обычно такие роды заканчивались благополучно. Но один из таких случаев потряс меня – тогда ещё практически только на втором году моей врачебной практики – своим трагизмом и каким-то немыслимым сочетанием действий, когда спасение (в медицине!) происходит фактически через убийство.

Поступила женщина 43 лет. Роды третьи. Только в больнице она узнала, что ожидается двойня. И это до горьких слёз огорчило её ввиду крайних жизненных затруднений.

Первый младенец родился благополучно. Второй же в процессе родов каким-то образом так развернулся, что вклинился в выход не головкой, а плечиком. И все попытки опытного акушера-гинеколога сделать соответствующий поворот, чтобы помочь  родоразрешению, не имели успеха. Положение стало осложняться ещё и тем, что у роженицы стало повышаться давление – помощь требовалась и ей. Время торопило спасать ребёнка, И спасение никак не удаётся. У роженицы – матери уже троих детей – стали проявляться грозные признаки эклампсии – тяжелейшего осложнения при родах. И единственный способ спасти мать - декапитация плода. Показания для такой операции абсолютные.

Но это уже вполне сформировавшийся, созревший для рождения ребёнок!

Мы все, присутствовавшие при этих трагедийных родах, были в шоке от предстоящей неизбежности. Но несчастнее всех была Ревека Ильинична – ведь это ей предстояло осуществить декапитацию. И ей уже подают – я до сих пор помню название этого свидетельствовавшего страшную беду инструмента – крючок Брауна. Вид у Ревеки Ильиничны – не передать. Я, например, не осилила смотреть, как она это делала. Ребенка извлекли. А у Ревеки Ильиничны начался такой выраженный нервный срыв, её трясло, зуб на зуб попасть не мог. На следующий день она заболела – тяжелейший гипертонический криз. Спасённая же – обессиленная, слабая, когда пришла в себя, несколько растянув губы в слабую улыбку, тихо-тихо произнесла: «Спасибо вам. Что бы я с ними?» Выписалась она не скоро. И никогда больше мне не случалось присутствовать при декапитации.