Вообще, диктатура пролетариата у меня никогда не связывалась с диктатурой одной личности. Это было скорее идеологическое или даже моральное понятие, что-то вроде абстрактно-гуманитарной (да-да!) категории. Сталин и диктатура тогда были для меня несовместимыми понятиями. В моем понимании насилие и диктатура пролетариата стояли в одном ряду с приказом, который отдает опытный знающий командир, чтобы выиграть сражение в справедливой борьбе-войне.
Все изложенное, я думаю, как-то отразилось, если не на характере, то на манере моего поведения. Я стал более самоуверенным. Я стал считать, что в любом споре надо добиваться только победы, а не согласия, поскольку последнее не что иное, как соглашательство. Если бы в то время я услышал знаменитое выражение Махатмы Ганди "красота компромисса", я его не понял бы и, ничтоже сумняшеся, назвал бы его автора соглашателем. Интересно, именно тогда у меня сложилось стойкое предубеждение ко всем методам познания, кроме рационалистического. Например, говорить об интуиции - это несерьезно. С легкостью необыкновенной я считал, что интуитивное знание не имеет места быть, и, тем более, предшествовать научному. Короче, интуиция - это химера. Так же и искусство я не мог считать средством постижения истины, а о религии и говорить нечего.
Считая человека изначально безгрешным, я думал, что власть не может иметь самостоятельной ценности, что она лишь средство для достижения цели (ну, скажем, коммунизма), и самой себе целью быть не может. Деньги же, наоборот, представлялись мне только как недостойная цель, я не видел их нейтральности и возможности с их помощью достигать всякие цели, в том числе и благородные. Я не понимал, точнее, не принимал, что они просто естественны, как и товарно-денежные отношения.
Я верил в ПРОГРЕСС и НОВОГО ЧЕЛОВЕКА.
Свободное копирование
