Что касается крестьянства, то дело было в следующем: я не мог понять, почему колхозы так долго не становятся совхозами: ведь в них эффективность труда должна быть выше, поскольку они базируются на общенародной форме собственности, которая более совершенна, чем колхозно-кооперативная. Я помню, как этот вопрос мы однажды обсуждали с Геной, возвращаясь по многолюдному, сияющему огнями Невскому проспекту из увольнения. Мы оба не понимали, почему так медлят с переводом колхозов в совхозы: ведь сельскохозяйственный рабочий это как раз то, что нужно не только для социализма, но и для коммунизма. Именно в сельскохозяйственного рабочего должен, по нашему мнению, превращаться сельскохозяйственный пролетарий (то есть бедняки и батраки), бывший главной силой в коллективизации.
Слабость и запущенность колхозов была нам известна, мы ее видели собственными глазами: во время войны нас не единожды привлекали, конечно эпизодически и на короткое время, помогать в уборке урожая и других сельскохозяйственных работах. Поэтому мне казалось, что совхозы помогут справиться с последствиями войны быстрее, поскольку они чисто государственные предприятия в отличие от колхозов.
Замечу, что слова крестьянин и крестьянство практически отсутствовали в обиходной речи, употреблялись слова колхозник, колхозница, колхозный (строй) и изредка, когда говорилось о наших исторических достижениях в сельском хозяйстве, колхозное крестьянство. Никакого сомнения в более прогрессивном характере коллективного ведения сельского хозяйства по сравнению с единоличным у меня не было, как не было и сомненья в изначальной добровольности колхозов.
Еще в классе третьем или четвертом мы с Вилькой прочитали книжку "Джек Восьмеркин американец". В ней в совершенно романтических тонах и так же занимательно, почти как в "Робинзоне Крузо", описывалось создание на пустом месте (разоренная деревня) сельскохозяйственной коммуны. Только Робинзон был один, а здесь - небольшой коллектив. Автомобиль, привезенный бывшим эмигрантом, решал мгновенно все проблемы, и русская исконная смекалка, соединенная с американской деловитостью, за один сезон с революционным размахом, создали процветающее хозяйство и очень симпатичных коммунаров.
На родине отца, в Шабалинской, когда в 1933 и 34-ом году летом мы там гостили, я спрашивал, есть ли в деревне колхоз, и был совершенно удовлетворен, что колхоз есть. Единственное, что меня удивляло, это то что мои деревенские ребятишки-сверстники верили в Бога, и перед тем, как нырнуть с мостков в речушку (это место называлось омутом) крестились. Жизнь в Шабалинской была вполне благополучной, как она и должна была быть, по моим представлениям, в каждом колхозе. Там даже жнейка была американская (Маккормик, дореволюционная, но это неважно). Это как-то роднило книжные и реальные мои представления о деревне, коммуне и колхозе... Поэтому виденное разорение колхозов во время войны и после нее я связывал исключительно с немецким нашествием. Ни о каких злодеяниях периода сплошной коллективизации я и понятия не имел, тем более не мог представить себе, что речь идет о миллионах загубленных жизней. Мне казалось, что тогда главными были моральные мучения (как у Нагульного в Шолоховской "Поднятой целине") от расставания с собственностью. Конечно, не с личной, а частной. Коллективизацией, я считал, мы блестяще разрешили крестьянский вопрос. Мы не пошли ни по мучительно долгому "прусскому пути", ни по быстрому "американскому" фермерскому. Они оба капиталистические, а мы предложили наш коллективный, социалистический, единственно правильный путь. Притом, первыми в мире!
Свободное копирование
