7 января
Третьего дня опять до семи часов с утра просидел я у Срезневского за Амартолом, сделал довольно много и был доволен собой. О чем-то как будто толковали, но я позабыл уже. В семь часов поехал я к Машеньке и остался там весь вечер и ночь. Она теперь переехала на другую квартиру, впрочем, в том же доме, и живет теперь с Юлией и Наташей. Машенька лучше их обеих, и собой и характером. С ней можно бы жить и ужиться, особенно мне. Но нельзя не согласиться, что плохое ремесло публичной женщины у нас в России. Они все необразованны, с ними говорить о чем-нибудь порядочном трудно, почти невозможно, и вот заходят к ним франты на полчаса .......... кончат свое дело и уйдут... Обращение при этом гораздо хуже, конечно, чем с собакой, которую заставляют служить, и подходит разве к обращению с извозчиками, крепостными лакеями и т. п. И всего ужаснее в этом то, что женский инстинкт понимает свое положение, и чувство грусти, даже негодования, нередко пробуждается в них. Сколько ни встречал я до сих пор этих несчастных девушек, всегда старался я вызвать их на это чувство, и всегда мне удавалось. Искренние отношения установлялись с первой минуты, и бедная, презренная обществом девушка говорила мне иногда такие вещи, которых напрасно стал бы добиваться я от женщин образованных. Большею частью встречаешь в них горькое сознание, что иначе нельзя, что так их судьба хочет и переменить ее невозможно. Иногда же встречается что-то вроде раскаяния, заканчивающегося каким-то мучительным вопросом: что-же делать? Признаюсь, мне грустно смотреть на них, грустно, потому что они не заслуживают обыкновенно того презрения, которому подвергаются. Собственно говоря, их торг чем же подлее и ниже... ну хоть нашего учительского торга, когда мы нанимаемся у правительства учить тому, чего сами не знаем, и проповедовать мысли, которым сами решительно не верим? Чем выше этих женщин кормилицы, оставляющие собственных детей и продающие свое молоко чужим, писцы, продающие свой ум, внимание, руки, глаза в распоряжение своего секретаря или столоначальника, фокусники, ходящие на голове и на руках и обедающие ногами, певцы, продающие свой голос, то есть жертвующие горлом и грудью для наслаждения зрителей, заплативших за вход в театр, и т. п.? И здесь, как там, вред физиологический, лишение себя свободы, унижение разумной природы своей... Разница только в членах, которые продаются... Но там торговля идет самыми священными чувствами, дело идет о супружеской любви!.. А материнская любовь кормилицы разве меньше значит?.. А чувство живого, непосредственного наслаждения искусством -- разве не так же бессовестно продавать? Певец, который тянет всегда одинаково, всегда одну заученную ноту, с одним и тем же изгибом голоса и выражением лица -- и притом не тогда, когда ему самому хочется, а когда требует публика, актер, против своей воли обязанный смешить других, когда у него кошки скребут на сердце, -- разве они вольны в своих чувствах, разве они не так же и даже еще не более жалки, чем какая-нибудь Аспазия Мещанской улицы или Щербакова переулка? Эти по крайней мере не притворяются влюбленными в тех, с кого берут деньги, а просто и честно торгуют... Разумеется, жаль, что может существовать подобная торговля, но надобно же быть справедливым... Можно жалеть их, но обвинять их -- никогда!
Машенька недавно промышляет. С некоторого времени к ней ходит больше знакомых, чем прежде. Это мне почему-то не нравится, хоть я и знаю, что мне, собственно, до нее никакого дела нет, пока я не прихожу к ней. А при мне, разумеется, она прогоняет от себя своих гостей. Она очень добра и не слишком падка на деньги. От лишнего рубля она не увеличивает своих любезностей, а остается мила по-прежнему, как обыкновенно. Со мной она внимательна до того, что замечает самую легкую мою задумчивость. Каждый раз она передо мной оправдывается в своей жизни, грустит и мечтает... В последний раз она поссорилась с Наташей, та ее ругала, а она смеялась и говорила мне, что не хочет с Наташей ругаться, потому что знает ее характер: та угомонится, и самой ей будет совестно... Если бы на моем месте был Щеглов, то этого одного было бы достаточно, чтобы возбудить в нем презрение к Машеньке. Но к моему характеру это очень близко, и мне нравится Машенька своей уживчивостью. При мне вчера вечером приходили туда с Юлией два студента университета и показывали шик, говоря по-французски между собою. Нашли место... Зато и посмеялись же над ними девчонки, когда они ушли, просидев около десяти минут... Потом Наташа привела с собой какого-то медика студента и оставалась с ним; этот был очень скромен. По голосу похож немножко на Лауданского: в лицо его я не видал. Затем явились два немца, офицер и статский. Статский хотел остаться с Машенькой, но она его прогнала, и он ушел, обругавши се стервой. Она была очень обижена. Офицер остался с Наташей. Часов в одиннадцать, когда я уже лег в постель, а Машенька осталась заплетать себе волосы, ввалился какой-то капитан с голосом до того октавным, что слышался как будто гул жернова на мельнице, когда он говорил. Он, кажется, тоже имел намерение переночевать тут, но Машенька обошлась с ним очень неприветливо и наконец пристала к нему с вопросом: "Зачем вы пришли?" Он отвечал: "Зачем я пришел, это я очень хорошо знаю; но после такого приема я не знаю, право, что мне и думать". Машенька начала над ним смеяться и выговаривать ему за какого-то дядю-полковника, который тоже ходит сюда, к Наташе, и денег не платит. Скоро началась серьезная ссора, и капитан заключил тем, что встал, принял трагическую позу и сказал: "Могут быть шутки, которые не выходят из пределов приличия и которые понимаются, но когда это переходит границы, тогда знайте, что я над собой смеяться не позволю; мое "я" всегда уничтожит ваше "я"!.. До свидания..." И ушел с этим. Машенька расхохоталась; я, выслушав это из-за ширм своих, не замеченный гостем, заключил, что он немножко сумасшедший, а Наташа подумала, что капитан угрожает прибить когда-нибудь ее и Машеньку, и вследствие этого напустилась на Машеньку, зачем она позволяет себе такие грубости... Потом я узнал от Машеньки, что действительно капитан с ума сходил и сидел на одиннадцатой версте. Но Наташа с своим объяснением слов капитана напомнила мне Луповицкого, которого речь о пиле и топоре так разумно объяснили крестьяне его...
Свободное копирование
