3 января
Вчера вечером смотрел я "Ревизора" в Михайловском театре. Идет он, конечно, плохо. В чтении он менее карикатурен, нежели на сцене. Максимов хорошо исполняет роль Хлестакова, Бурдин -- Земляники, "Пинская -- довольно хорошо -- жену городничего, -- и только. Сосницкий хорош как-то местами. Иногда же он, видно, что не понимает своего характера. Первое действие вообще плохо идет, не исключая и Бобчинского и Добчинского, которые утрируют свою роль до невозможности. Последние действия лучше. Одна сцена показалась мне ненатуральною у самого Гоголя, и при игре Сосницкого это было еще заметнее: мошенник городничий сам начинает рассказывать, как будто маленькое дитя, предполагаемому ревизору все свои грешки: и об унтер-офицерской жене и о взятках. Да он совсем не имел повода говорить об этом и, предполагая самый сильный донос, не должен был наводить ревизора на мысль о своих винах. Нечистая совесть способна скорее молчать, нежели говорить о своих винах. Можно допустить при этом страшную наглость и бесстыдство мошенника; но пред Хлестаковым он сильно струсил, а наглость как-то не ладит со страхом. Впрочем, вопрос этот, кажется, может подлежать спорам... Вчера говорили, что в театре был государь и очень смеялся... Много ли понял он тут, не знаю... За "Ревизором" шла пьеса "Уедет или нет", дрянь какая-то гр. Растопчиной, пьеса, которой бы никто смотреть не стал, если бы ее не играла Владимирова, на которую все время наведены были все имевшиеся в театре бинокли. Она действительно очень хороша собой... Странное дело: несколько дней тому назад я почувствовал в себе возможность влюбиться: а вчера, ни с того ни с сего, вдруг мне припала охота учиться танцевать... Черт знает что это такое... Как бы то ни было, а это означает во мне начало примирения с обществом... Но я надеюсь, что не поддамся такому настроению: чтобы сделать что-нибудь, я должен не убаюкивать себя, не делать уступки обществу, а напротив, держаться от него дальше, питать желчь свою... При этом разумеется, конечно, что я не буду делать себе насилия и стану ругаться только до тех пор, пока это будет занимать меня и доставлять мне удовольствие... Делать то, что мне противно, я не люблю. Если даже разум убедит меня, что то, к чему имею я отвращение, благородно и нужно, -- и тогда я сначала стараюсь приучить себя к мысли об этом, придать более интереса для себя к этому делу, словом, развить себя до того, чтобы поступки мои, будучи согласны с абсолютной справедливостью, не были противны и моему личному чувству. Иначе -- если я примусь за дело, для которого я еще не довольно развит и, следовательно, не гожусь, то, во-первых, выйдет из него -- "не дело, только мука", а во-вторых, никогда не найдешь в своем отвлеченном рассудке столько сил, чтобы до конца выдержать пожертвование собственной личностью отвлеченному понятию, за которое бьешься.
Занимался у Срезневского, был на уроке у Куракиных, а потом отправился с Аверкиевым к А. Е. Разину. В третий раз сегодня был я у этого человека и замечаю, что с каждым разом он мне более нравится. Это живой человек жизни, дела... Он не слишком большой философ в теоретическом отношении, и в прошедшее мое посещение я заметил уже, что в отвлеченных рассуждениях он обнаруживает даже какую-то узкость взгляда, но когда дело коснется непосредственно жизни, применений выработанных идей, тогда он лучше даже Чернышевского... Он прошел страшную школу жизни, не получив нигде школьного образования, добившись всего сам собою, -- и знает он чрезвычайно много, что не препятствует ему давать полную волю чувству, которое у него развито очень благородно. Сестра его жены превосходно играет на фортепиано, и его любимые мотивы -- заметил я -- производят и на меня самое благоприятное впечатление. Впрочем, по-моему, музыке он предан даже немножко слишком. Теперь он купил 860 десятин земли в Тверской губернии и хочет завести ферму и заняться обработкой земли с помощью наемных рабочих. Это хорошо рекомендует его в житейском отношении. В обращении он оказывается все более добрым и простым человеком, чего я не подумал с первого раза, взглянув на эту огромную, трехаршинную массу и услышав его самоуверенную, сдержанную речь, в которой всегда почти слышится какая-то arrière pensée. {Задняя мысль (франц.). -- Ред.} Сегодня рассказал он, что Кутузов заметил о Николае, что он напоминает вывеску -- шляпа, мундир, штаны -- и все тут... В прошедший раз говорил он мне, как Давыдов поправлял в его статье вместо "сталагмиты" -- "сталактиты". Говорил он еще о Чумикове, издателе нового "Журнала для воспитания". Этот человек был учителем, помощником инспектора в двух женских заведениях, выгнан оттуда за неспособность, поступил в ополчение, а теперь пустился в литературу. Дорогой, при возвращении от Разина, Аверкиев рассказал мне содержание некоторых стихотворений Кускова, их общего знакомца: он в самом деле, должно быть, имеет талант, как свидетельствует и Разин, который, кажется, довольно строгий судья в отношении к произведениям своих знакомых. Аверкиев тоже написал повесть и прочел ее Разину; тот сказал, что она не годится, Аверкиев переделал ее в комедию. Отрывки из нее читал я, но ничего не мог заключить о достоинстве пьесы.
Свободное копирование
