Рано утром в феврале еще темна ночь. Сжавшись на корточках, топлю печь в бытовке на скотном дворе. Шипят и плачут сырые дрова, дым заволок рыжий свет лампочки слабого накала. Каморка тесная, грязная, в немытом, залатанном бумагой окошке намечается рассвет. Зябко, неуютно. Пришла сердитая литовка-скотница, поставила на плиту котел, варит пойло для телят, и я иду в хлев и скребу железной лопатой промокший, пропахший навозом пол. Скотница выгоняет телят из их маленьких стойл, они собираются вокруг корыта и, толкаясь, окунают мордочки в пойло. Предназначенное им природой материнское молоко на две трети разбавлено водой с отрубями, а сами они обречены стать мясом или идти под ярмо. На редкость ласковые существа мягкими губами хватают за подол, лижут руки шершавыми язычками, поднимают на меня детские наивные глаза, подернутые голубоватой дымкой, - телячьи нежности, vatsalia...
Несмотря на уколы совести, мне хочется молока и масла. В погоне за ними взялась за самую скучную, самую мелкую работу, от которой отлынивают все, - три раза в день мыть маслобойку, девяносто крошечных цепких деталей, терпение и труд, но зато получаю пол-литра парного молока и кусок только что сбитого сливочного масла, вкуснее его нет ничего на свете.
Свободное копирование
