Нежданно-негаданно здесь, у стогов, в час дня за оградой - мама!! Я остолбенела. Стоит маленькая, постаревшая, в шапке-ушанке и синем пальтишке, смотрит и будто не узнаёт... наверное, думала встретить рваную доходягу, а я прибавила в весе четырнадцать кило, возмужала, круглая морда выражает глупое удивление... Она освободилась, добралась из Баима в Кемеровской области до Верхнекамской, оттуда ее доставила вместе с почтой наша возчица Тоня. Мы обнялись. Я потащила маму на ветпункт к Трандафиловой, та разахалась, ставит чайник, несет на стол винегрет. А веду себя нелепо, раздеваюсь до пояса, хочу показать маме, что цела и невредима. Она трясется от волнения, готова заплакать. Разговор отрывистый, нелогичный, внешний. Кто-то нашел нас здесь, сказал, что меня отпустили с работы, и мы пошли в зону. На вахте есть комната для свиданий, в ней кровать, стол и стул. Я помчалась в барак за хлебным супом, купила что-то в ларьке, угощаю, но мама не ест, хочет говорить. Мы не можем найти общего языка, дать волю чувствам - отвыкли друг от друга. И теперь у нас противоположные взгляды: она озлоблена, ничего не желает простить, вспоминает прошлое, жалеет дом и вещи, ее раздражает мое благодушие, я кажусь ей не прежней собой, а чужим человеком.
Нам разрешили пробыть вместе сутки. Легли спать рядом, но не спали, говорили всю ночь. Расспросы, беглые рассказы о себе - основное было нам известно, мы переписывались все время уже прямо из лагеря в лагерь. Так ничего толком и не надумали, не решили. Мама хочет бороться за "правду", за Москву - заставила меня написать заявление о том, что я невиновна, не понимая тайного смысла кармы или покаяния. Я не стала спорить. Пусть делает как хочет. У нее и у меня разный тип силы воли. Ей семьдесят два года, но нервная энергия и житейская настойчивость все те же, а я больше верю в даосское недеяние: само все получится, когда настанет время. Разумеется, и радость встречи, и родное тепло, и наши ласки на свидании были. На другой день я проводила маму на мотовоз. Она уехала в Москву, взяв с собой мое небрежно написанное заявление (и там переделала его по-своему) - уехала хлопотать обо мне, устраиваться где-то жить и ждать, кажется, недолго. Я совершенно выбита из колеи столкновением двух обособленных миров.
Три дороги пересекаются в низине, образуя маленький треугольник, в нем стоят на лютом морозе три длинные фигуры. Вокруг дымят костры, шумит работа, и некоторым жарко. Проезжая мимо шесть-восемь раз, смотрю: стоят неподвижно и молчат. Это сектантки, не то субботницы, не то иеговистки, не то адвентистки - упрямые, угрюмые "западнички" Кудлатова and her two disciples1. Мне их не жалко: терпеть не могу фанатиков, но дивлюсь их выдержке, наверное совсем обледенели. "Героические" сожжени староверов и всех восхищающий протопоп Аввакум меня возмущают; я видела в Боровске в подвале под подвалом темницу, где он пробыл год в шести кубических метрах без воздуха и без света (экскурсовод сказал, что, когда открыли форточку, воробьи снаружи умерли от вони, а протопоп потерял сознание от кислорода). Все из-за того, что креститься надо не тремя, а двумя пальцами и т. п. "Фанатизм и нетерпимость в религии и в политике идут в ногу с жестокостью и войной" (С. Радхакришна).
Свободное копирование
