Нонна Куртэн подошла к нам ясным летним днем, когда мы четверо - Женя, Анна, Злата Бойчева и я - отдыхали под березками на Втором поле. Присела рядом, познакомилась, стала расспрашивать, как нам тут живется. Ее только вчера привезли. Предложила спеть что-то Вертинского. Мягкое, глубокое меццо-сопрано, артистичное подражание манере автора. "А хотите Ива Монтана по-французски?" - "Ну, конечно! А кто это?" (мы еще не знали). Она спела нам один романс:
Дождь идет на дороге,
Мое сердце в тревоге
Ночью ждет на пороге
Шума твоих шагов...
Но не слышно ни звука,
В сердце трепет и мука,
Безнадежна разлука -
Не вернешься на зов?..
(Мой вольный перевод)
Произношение безупречное. По-русски говорит хорошо, но с неуловимым акцентом и с не нашей интонацией. Французская живость и легкость во всем ее существе, однако она русская - белая эмигрантка первой волны. Дочь царского офицера и помещицы, родилась в 1916 году, выросла в Париже в "Пасях", как русские называют район Пасси. Училась во французской школе, вышла замуж за француза, инженера Куртэна, родила мальчика и девочку. Жила обеспеченно и беспечно, забегая то в бистро, то в кино, жарила дома изящно упакованные в целлофан лягушачьи лапки. И вдруг сокрушительный удар - немцы идут в Париж! Всеобща паника. Из города хлынул на юг поток беженцев. Машины, набитые людьми, вещами и продуктами, ползут, стоят, опять ползут и стоят, скованные общей лавиной. Муж Нонны и она с детьми три дня сидели, согнувшись в три погибели, в своем "ситроене". Добрались до Тулузы.
В конце войны в жизни Нонны появился некий русский. Втянув в движение Сопротивления, увлек "русской идеей" (?) и соблазнил женщину. Он убедил ее бросить мужа и уехать с ним в Советский Союз. Нонна бежала из дома, похитив своих детей. Серж встретил их на вокзале, и, влекомые течением истории, они отбыли на историческую Родину. На границе пересадка, проверка и досмотр. Серж извинился и вышел первым предъявлять свой советский паспорт. Нонна задержалась, собирая вещи. На пункте ее документы показались липовыми: муж - другой человек, французская подданная, но визы нет; не эмигрантка, не репатриантка, не туристка - сразу отнеслись с недоверием. Она испугалась: "Я сейчас его позову, он объяснит". Вышла на платформу: где Серж? Нигде нет. Бесследно исчез. Она чуть не упала в обморок. Отчаяние и гнев: завез и бросил на произвол судьбы. Ее задержали, допросили, арестовали, посадили и вскоре выслали в деревню на Урал.
Все это она рассказала нам просто, оживленно. Избалованная и беспечная Нонна понятия не имела о советской действительности. Слово "закон" понимала буквально, в "справедливость" верила наивно, бытовых лишений боялась. Франки у нее отобрали, выдали рубли, стоимость которых ей была неизвестна. В глухой уральской деревне сняла каморку за перегородкой. Хозяева недоверчиво пялят на нее глаза, не верят, что русская. Работать? Где, как?.. Надвигается зима - ничего теплого нет, надо всем троим купить старые тулупы, шапки и платки. Надо купить валенки - а что это такое? Что такое морозы, Нонна тоже не знала. А еда? Черный хлеб, картошка, кислая капуста. Первое, что она решила сделать, логично: вернуться во Францию и попросить прощения у мужа. Откровенное письмо к нему не дошло, задержала военная цензура; врата СССР плотно захлопнулись за ней, поговорить об этом негде и не с кем. Второе - разыскать "Сержа", каплю в море, иглу в стоге сена. Невозможно. Душа Нонны воспылала ненавистью к прародине, с которой у нее не было ничего общего, кроме генов, которые молчали. Она жаловалась, ругалась, ее вызывали не раз и не два в местную милицию - кончилось арестом; все тот же ассортимент: измена Родине, шпионаж, агитация... Детей сдали в детдом для потомства врагов народа. Нонну отправили в Москву, оттуда на десять лет.
Тем временем господин Куртэн, заподозрив провокацию, обратился в Сопротивление, где ничего определенного о судьбе жены и детей не узнал. Был он у графа Игнатьева, но и тот не помог. Поиски через полицию ничего не дали, так как Нонна выехала из Франции без визы, после войны огромное количество всяких "перемещенных лиц" не поддавалось учету.
Нонна стала своей не только в нашей компании, но и в бригаде, и во всем коллективе Третьего сельхоза. Несмотря на перенесенные мытарства, она не пала духом, не утратила своего веселого, общительного нрава. Не отказывается от работы - ходит с граблями, распевая песенки Ива Монтана и Эдит Пиаф, рассказывает нам тысячу мелочей о парижской жизни. Об эмигрантах отзывается как-то извне, по-европейски: "Они варятся в своем соку, жуют свое прошлое. Я говорю о заурядных людях там, в Пасях, ведь с такими знаменитостями, как Бунин, Мережковский, Гиппиус, Шаляпин, я не была знакома, но и они тоже... только о себе да о России. Насмотрелась здесь, в деревне, на этот народ... грубые, жадные, недоверчивые люди. Я так люблю французов! С ними сразу нахожу общий язык, а с теми... Эмигранты изолируют себ от Франции, от всей окружающей культуры - нельзя же столько лет жить в такой стране и не замечать ее рядом с собой. Потому и французы относятся к ним как к чужим. Я предпочитала бывать с мужем в парижском обществе, не светском, но очень приятном".
Нонна Куртэн была воплощением синтеза двух культур. На вопрос, как она относится к нам, советским русским, она, пожав плечами и улыбнувшись, отвечала: "Вы мне кажетесь более современными, но здесь, в лагере, все ненормально. Я не знаю вашего общества, я представляла себе все другим во время войны. Que faire... c'est la vie1. Мечтаю вернуться домой и надеюсь, что ваши когда-нибудь выпустят меня". Увы...
Свободное копирование
