Корнет Пржевальский
Переход от станции Ольгинская до станицы Хомутовская. Оттепель. Мокрый тяжёлый чернозём. Наша рота идёт в голове. Дорога ещё не натоптана, и ноги уходят в густую чёрную кашу, откуда их с трудом вытягиваешь назад с налипшей на них тяжёлой грязью. Идти при таких обстоятельствах невероятно трудно. Но хуже всего приходится поручику Якушеву и корнету Пржевальскому. Их кавалерийские сапоги отнюдь не приспособлены к подобной прогулке. Прикреплённые к ним шпоры, погружаясь в липнущую грязь, вытаскивают на себе добавочную порцию в хороших три-четыре фунта и бросают её на их долгополые шинели. Прилипая к подолу, грязь образует нечто похожее на колокол. На каждом привале они очищают её снятыми с винтовок штыками. Но уже через десять минут после начала движения всё начинается снова. Со станции Хомутовская оба выходят в обрезанных выше колен шинелях, расставшись навеки со своими шпорами. Они напоминают двух фантастических кузнечиков на длинных тонких ножках с едва прикрытыми крылышками-фалдочками задами. При каждом шаге фалдочки поднимаются, благодаря высокому разрезу кавалерийской шинели, и создаётся впечатление, что два коротких крылышка тщетно стараются поднять непосильную для них тяжесть.
15 марта. Мелкий холодный дождь насквозь промочил шинели. Температура падает, дождь постепенно обращается в маленькие ледяные иголочки, больно бьющие по лицу, и покрывает одежду ледяной корочкой. Холодно!
Рота, сперва шедшая по дороге, внезапно сворачивает влево и идёт в серую пустоту степи. Через час-полтора неширокая, в 6-7 шагов канава, наполненная бурлящей водой, преграждает дальнейшее движение. Обе стороны её обсажены столетними полусгнившими ракитами. Наш берег пологий, противоположный представляет собою невысокий вал, что делает его выше нашего и исключает всякую возможность прыжка. Появившийся внезапно генерал Марков приказывает найти старую корягу упавшей ракиты или выломать одну из стоящих. Старая коряга скоро найдена и общими усилиями брошена в воду посреди канавы. Теперь предстоит переправа в два прыжка: с берега на корягу и с неё на другой берег.
Бой 4 марта под Кореновской вырвал из рядов взвода подполковника Яковенко и прапорщика Нестеренко. Теперь во главе взвода стоял я, а за мной корнет Пржевальский, так что честь открытия переправы предоставлялась мне, что я и проделал чрезвычайно эффектно, хоть и не без ущерба. Под тяжестью моего тела возведённый нами «шедевр» строительного искусства перевернулся, и я оказался в грязной воде, доходившей почти до пояса. Корнет Пржевальский не прыгнул, а просто вошёл в воду и стал против меня по другую сторону предательской коряги. Со своих мест мы подавали руки переправлявшимся, а коленями удерживали корягу в устойчивом положении. В течение всего перехода, закончившегося взятием станицы Ново-Дмитриевской, Пржевальский был весел, много смеялся, как будто не чувствуя всей тяжести этого исторического дня. Никто не узнал бы в нём вышедшего из Ростова Томняги[12].
Не выдержали 1-й Кубанский поход щегольские кавалерийские сапоги Пржевальскаго. Ежедневно мокрая и наспех высушиваемая кожа их сгнила, и в образовавшуюся дыру стремились выскочить пальцы его ног. Тряпки, предназначавшиеся для удержания подмёток и закрытия дыр, плохо исполняли свою обязанность, и ему приходилось часто возобновлять эти перевязки. В таких сапогах я видел его бегущим в атаку на железнодорожную насыпь ст. Георгие-Афипской.
Екатеринодар. Взяты артиллерийские казармы. С окружающего их вала бросилась 1-ая рота на ближайшие дома города, до которых оставалось 150-200 шагов, но не пробежала и трети расстояния, смытая пулемётным огнём. Упал и бежавший впереди Пржевальский. Упал и не поднялся. Остался лежать там, где застигла его пуля. Вскоре разрывом снаряда его труп был отброшен в сторону и лежал, полузасыпанный землёй, непонятно маленьким комочком…
Примечания
10 Митька, герой повести «Князь Серебряный» А.К.Толстого, деревенский увалень, обладающий подлинно богатырской силой.
11 Великая война – 1-я Мировая война.
12 Прозвище Томняга было, по-видимому, дано Пржевальскому вначале за томные и деланые манеры. После какого-то случая, описание которого утеряно, он изменился коренным образом. Привожу последние слова моего отца: "И показалось мне, что в выражении его лица что-то изменилось: исчезло то ненавистное мне выражение, которое делало его смешным и несимпатичным. В следующих переходах и боях рядом со мною шёл уже новый корнет Пржевальский» (прим. Н. Рейнгардт).
