Добровольческая армия. 6. 4 марта 1918 года

Я не знаю, кто рисует картины на экране нашей памяти. Он, неведомый, не запечатлевает автоматически всего, что происходит. Он берёт и оставляет только то, что ему нравится, бессовестно раздувая или уменьшая события, оттесняя на второй план то, что находилось впереди, и выдвигая то, что находилось сзади. Одним словом, его творчество – художника, а не историка.

По мере того, как развивающиеся события происходят на поверхности нашей жизни, смена картин возникает в её глубине. Между первыми и вторыми имеется полная связь, но они неодинаковы и не сливаются вместе. Одна или другая картина поражает наш взгляд, а всё остальное остаётся в тени. Кто может сказать, с какой целью работает этот неутомимый художник и для какой галереи предназначаются эти картины?

Я собрал их и сам оказался в их власти. Одну из них, особенно ярко запечатлевшуюся в моей памяти, я назвал датой её возникновения: «4 марта 1918 года».

Бой под станцией Кореновской. В помощь 1-му Офицерскому полку придан один батальон Корниловского ударного полка. Общее командование в руках генерала Маркова. Мы наступаем вдоль железнодорожного пути, идущего по невысокой насыпи, постепенно снижающейся и уходящей в глубокую траншею, закрытую густыми посадками. Корниловцы идут справа от неё, а мы, марковцы, слева. Красный бронепоезд стоит в траншее, скрытый посадками, откуда свинцовым дождём шрапнели поливает наступающие цепи. Впереди, насколько видит глаз, чёрной чертой окопов пересечена степь.

Бой принимает затяжной характер. В помощь потесненным контратакой корниловцам послана 1-ая рота Офицерского полка. Совместными усилиями положение восстановлено, и наша рота возвращается на своё место, где началась новая контратака красных. Она тоже отбита. К нам скачет генерал Марков:

– Жарко?
– Жара, Ваше Превосходительство, почти нет патронов! Прикажите доставить!
– Вот нашли, чем утешить! В обозе их тоже нет. По сколько осталось?
– Штук по двадцать.
– Ну, это ещё неплохо! Вот когда останутся одни штыки, тогда хуже будет. Вперёд!

Шагов на двести продвинулась рота и снова залегла, не в силах сломить сопротивление красных. Потери – более десяти процентов состава. Впереди топографического гребня длинной извилистой полосой протянулись густо занятые окопы противника. Оттуда непрерывно трещат пулемёты. Сколько их? Может, десяток, а, может, и больше. Для того чтоб атаковать, надо добиться перевеса огня, а патроны нужно беречь.

Генерал Марков говорит что-то командиру роты полковнику Плохинскому, который зовёт к себе командира 3-го взвода и отдаёт ему приказание. Тот в свою очередь вызывает полуотделенного - поручика Якушева. Выслушав приказание, поручик Якушев собирает своих людей и объясняет задание: двигаться незаметно вперёд, прижимаясь к железнодорожной насыпи, обойти красный бронепоезд и, передвигаясь по посадкам и не привлекая к себе внимание красных, достигнуть моста через реку Кореновку, чтобы не допустить их перехода через мост. Задача дана двенадцати человекам.

Выполнение этой, казалось бы, невозможной задачи прошло с поразительной простотой, благодаря тому, что окопы на сотню шагов отстояли от посадок, а находившееся шагах в пятидесяти охранение фланга не обратило на нас никакого внимания, очевидно, приняв за своих. На их окрик мы ответили успокоительным жестом и прошли дальше в траншею, где оказались рядом со стоящим там бронепоездом. Проходя под деревом, на котором сидел их артиллерийский наблюдатель, поручик Успенский задал ему какой-то вопрос, но ответа не получил. Затем мы очень скоро и безо всяких препятствий очутились на неширокой площадке у самого входа на железнодорожный мост.

Если до этого момента я сохранил полное представление о развитии боя слева от насыпи, то всё дальнейшее осталось как отрывочные, плохо связанные между собой эпизоды: их заслонила новая, целиком потрясшая меня картина. Там, в пятистах шагах за нашими спинами, стоял красный бронепоезд, а здесь, перед нами, лежал тяжело раненый в бедро капитан Корниловского полка!

Если бы на Страшном Суде меня спросили, кто взял мост под станцией Кореновской, я бы ответил, не колеблясь: полуотделение поручика Якушева. Однако же капитан был тут. Я хорошо помню то удивление, с которым я подошёл к раненому. Он обратился ко мне с вопросом:

– Прапорщик, у Вас есть револьвер?
– Так точно, господин капитан.
– Потрудитесь передать его мне!

Слова эти были сказаны тоном приказания. Помню, что в этот момент за нашими спинами разгорелась сильная стрельба, с грохотом прокатил мимо нас красный бронепоезд, прошёл мост и продолжал удаляться по высокой, хорошо видной насыпи. Мы открыли огонь по бежавшим к мосту, бросившим свои окопы красным. Охватившая их паника была неописуема. На наших глазах они бросались в реку, пытаясь перебраться вплавь на другой берег. Вся поверхность реки была покрыта плывущими под нашим огнём «товарищами». Поручик Якушев приказал перескочить мост и, по возможности, отрезать им к бегству. Направляясь к мосту, я снова подошёл к раненому корниловцу.

– Господин капитан, красные бегут! Сейчас здесь будут наши и Вас вынесут.
– Неужели Вы думаете, что я соглашусь отягощать своим полутрупом и без того тяжёлое положение армии?

Даю слово, что в его ответе прозвучало искреннее удивление.
– Потрудитесь передать мне Ваш револьвер, – повторил он. Я отстегнул и передал ему свой пистолет.

Кто оттеснил нас с того берега и почему мы снова оказались на этом, совершенно ушло из моей памяти. Всё заслонила картина: лежащий у моста и уже мёртвый капитан-корниловец. Наполовину снесён его череп, лицо закрыто чёрной маской запёкшейся крови, из откинувшейся правой руки вывалился мой тяжёлый маузер. Я взял его и снова прицепил себе на пояс.

Почти пятьдесят лет отделяют нас от поразившей меня тогда картины. Она не утратила во мне ни всей яркости красок, ни разнообразия своих тонов. В течение почти пятидесяти лет я, не переставая, задавал себе одни и те же вопросы и не находил на них ответа. Кто был этот капитан? Как мог он оказаться впереди нас? Как мог он быть ранен там, где ни один из "товарищей" не подозревал нашего присутствия? Куда девались те, кто был с ним?

Ничего, буквально ничего я не могу объяснить себе и поныне. Не могу ответить и на сотни раз возникавший у меня вопрос: почему и зачем нарисовал именно эту картину работающий в моей памяти неведомый мне художник?