Поехали дальше. Не даром сердце подсказывало — куда. Мы быстро свернули на Канатную улицу, оттуда на известную Маразлиевскую.
Дом, к которому мы подъехали, блестел тысячами огней. В темной Одессе, где не было огня, один этот дом лил из каждого окна свой ослепительный свет. И днем и ночью горела ЧК ...
Ослепительно была освещена лестница. Часовые встретили нас внизу. Мы почти бегом поднялись по мраморным ступеням. Не верилось, что идем по лестнице ЧК., по которой с ужасом в сердце подымалось столько людей. Наконец, пришли, — 4-ый этаж. Двери закрылись за нами. Мы, все семь человек, — в секретном отделении ЧК. Ждем нашей участи. Она решится здесь в этих стенах...
Сели на скамейку в передней. Здесь происходило приблизительно то же, что и на вокзале. Ежеминутно открывались и закрывались двери, кто-то проходил и испытующе смотрел на нас. Невольно сжимались все от этих взглядов. Мы сидели и тихо говорили. Кика был возле меня; его уставшая голова склонилась мне на плечо. Было жаль его. Но он бодрился, и мы вполголоса шутили. Нервно и озабоченно ходили арестованные по коридору, стараясь понять смысл того, что делалось за дверью. Какой-то урод-мальчик навязчиво присматривался к нам и то и дело проходил взад и вперед, стуча ногами. Волосы у него были сильно всклокочены, вид крайне насмешливый. У меня невольно накипела ненависть к нему.
Наконец, позвали мою приятельницу в другую комнату, но по каменному выражению ее лица, когда она вернулась, не могла понять — куда. Она отворачивалась, очевидно, не хотела сказать.
Потом позвали и меня в небольшую отдельную комнату. Там у стола стояла красивая, молодая девушка. Шла привычная работа. Выхоленными пальцами, густо усеянными кольцами в драгоценных камнях, с блестящими розовыми ногтями, помогала она мне снять платье, белье. Понемногу, одна за другой падали вещи мои на пол. Ее бесстрастные, холодные глаза скользили по моему оголенному телу, ища драгоценностей. Молча сняла я жемчужные цепочки, с которыми никогда не расставалась, и часики. Других вещей не было.
Вернувшись в общую залу, узнала, что так поступали со всеми. Мы обменялись впечатлениями и снова ждали.
Мимо нас проходили какие-то люди; у многих на головах были большие меховые белые и серые шлемы, сбоку револьверы.
Пришли часовые и повели нас куда-то высоко по узким коридорам. Поднялись по деревянной лестнице под самую крышу. Чей-то грубый голос позади нас сказал:
— «Ничего, пусть сидят здесь, с 5-го этажа не бросятся».
Остались в этой комнате, вернее, конуре, в полной темноте и полном неведении. Оторванные от всего, далеко над улицей, сбитые в кучу, сели на пол. На душе было тревожно; в темноте все показалось более жутким. Через некоторое время пришли чинить электричество, и мы были освещены.
После полного мрака, в котором мы пробыли, вероятно, около часу, с любопытством посмотрели друг на друга. Наши спутники были крайне взволнованы, но по-прежнему мы были разделены. Они даже не смотрели на нас, отворачивались. — Мужчины громко требовали телефон. Женщины плакали.
В ожидании обысков наших вещей мы потеряли счет времени.
Мне было жаль Кику, — с раннего утра он ничего не ел, не пил: лицо сразу побледнело и осунулось. Я просила доставить нам что-нибудь из взятой нами на дорогу пищи и кое-какие вещи на ночь.
Нам принесли тюфячок, одеяло, подушку и корзинку. Но, увы, в корзинке уже ничего не оказалось. Все было съедено внизу. Оставили — очевидно случайно — немного сахару и кусок хлеба. У спутников более благополучно, но граница поставлена между «виновными» я «невиновными», и дележа нет.
Съели наш сухой хлеб, и изнуренные легли на пол на твердые доски. — Несмотря на волнения, мы заснули. Это была наша первая ночь в ЧК.
Ночью услыхала, как вызывали наших спутников, сперва одних, потом других. — Остались лишь мы трое, арестованные. Через некоторое время до меня донесся скрип шагов и голос:
— Где здесь Наталия Д.?
Я поняла, что значат для меня эти слова, и, прислушиваясь, ждала. — Пришли за нами. Мы спустились вниз в ту же залу, где были вечером, только уже совершенно пустую. Тот же электрический свет царил здесь. Было жарко и душно от труб.
В пустоте бросились в глаза стертая позолота на стульях и поврежденные барские кресла. Атлас на них, золото на обоях показались такими мишурными и ненужными здесь.
У большого письменного стола сидел бледный человек в тужурке. Лицо у него было молодое и не злое. Он, видимо, устал от бессонных ночей, обысков, от вида арестованных.
Это — комендант чрезвычайки. Возле него, ногами вверх, полулежал в глубоком кресле тот самый уродец-мальчик, которого я так возненавидела вечером. Голова его представляла одну всклокоченную массу. — Он говорил комиссару — «ты», то и дело приказывал ему что-то. Видимо, он был свой человек.
Начался длинный томительный осмотр вещей. Bсе наши сундуки и чемоданы стояли в коридоре. Я мельком заметила их, проходя. Одна вещь за другой приносились в залу и тут же вскрывались. — Приносить было некому, — уродец наотрез отказался помочь, делали все сам комендант и Кика, который охотно предложил свою помощь.
Выбрасывались на пол наши книги, рисунки, краски.
Все мои работы, холсты, — все лежало перед нами, все было сбито на полу под ослепительным светом.
Один из чемоданов раскрывался не сразу.
Уродец со злобной усмешкой проткнул его ножом, приговаривая: — «Чего тут церемониться».
Вещи высыпались и распластанные и ненужные валялись у наших ног. Книги по искусству, декорации для театра, эскизы, — всему этому не место здесь, в залах ЧК.
Осмотр окончили. Кое-как все собрали поспешными руками и свалили в кучи. Кика захлопнул крышку сундука и сказал вполголоса: — «Не увидим этого больше».
Все перевязали и на все положили печать, — длинная история с капающим сургучом на пальцы. — Наконец, все было кончено, деньги наши (их очень немного — 50.000 советских рублей) отобрали; нам оставили по 2.000 рублей на каждого. Письма лежали грудами на столе, их должны были читать.
Пошла скучная работа записи вещей. В глубоком молчании слышался скрип пера коменданта. У всех слипались глаза от надоедливого сна — у нас, коменданта, часовых, уродца. Он все еще лежал, забросив ноги за спинку кресла. Пожалуй, лучше всех чувствовали себя часовые. Они, не роняя винтовок из рук и закатив глаза, дремали в креслах. В соседней комнате, на случайных диванах спали отпущенные на волю наши спутники. Они ждали лишь утра, чтобы уйти домой. Более счастливые, чем мы, они спокойно уснули.
