Арест - 2

Поехали дальше. Не даром сердце подсказы­вало — куда. Мы быстро свернули на Канатную улицу, оттуда на известную Маразлиевскую.

            Дом, к которому мы подъехали, блестел ты­сячами огней. В темной Одессе, где не было огня, один этот дом лил из каждого окна свой ослепительный свет. И днем и ночью горела ЧК ...

            Ослепительно была освещена лестница. Часовые встретили нас внизу. Мы почти бегом поднялись по мраморным ступеням. Не верилось, что идем по лестнице ЧК., по кото­рой с ужасом в сердце подымалось столько людей. Наконец, пришли, — 4-ый этаж. Двери закрылись за нами. Мы, все семь человек, — в секретном отделении ЧК. Ждем нашей участи. Она решится здесь в этих стенах...

            Сели на скамейку в передней. Здесь про­исходило приблизительно то же, что и на вокзале. Ежеминутно открывались и закрывались двери, кто-то проходил и испытующе смотрел на нас. Невольно сжимались все от этих взглядов. Мы сидели и тихо говорили. Кика был возле меня; его уставшая голова склонилась мне на плечо. Было жаль его. Но он бодрился, и мы вполголоса шутили. Нервно и озабоченно ходили арестованные по коридору, стараясь понять смысл того, что делалось за дверью. Какой-то урод-мальчик навязчиво присматривался к нам и то и дело проходил взад и вперед, стуча ногами. Волосы у него были сильно вскло­кочены, вид крайне насмешливый. У меня не­вольно накипела ненависть к нему.

            Наконец, позвали мою приятельницу в дру­гую комнату, но по каменному выражению ее лица, когда она вернулась, не могла понять — куда. Она отворачивалась, очевидно, не хотела сказать.

            Потом позвали и меня в небольшую отдельную комнату. Там у стола стояла красивая, мо­лодая девушка. Шла привычная работа. Выхоленными пальцами, густо усеянными коль­цами в драгоценных камнях, с блестящими розовыми ногтями, помогала она мне снять платье, белье. Понемногу, одна за другой падали вещи мои на пол. Ее бесстрастные, холод­ные глаза скользили по моему оголенному телу, ища драгоценностей. Молча сняла я жемчужные цепочки, с которыми никогда не расставалась, и часики. Других вещей не было.

            Вернувшись в общую залу, узнала, что так поступали со всеми. Мы обменялись впечатлениями и снова ждали.

Мимо нас проходили какие-то люди; у многих на головах были большие меховые белые и серые шлемы, сбоку ре­вольверы.

            Пришли часовые и повели нас куда-то вы­соко по узким коридорам. Поднялись по де­ревянной лестнице под самую крышу. Чей-то грубый голос позади нас сказал:

            — «Ничего, пусть сидят здесь, с 5-го этажа не бросятся».

            Остались в этой комнате, вернее, конуре, в полной темноте и полном неведении. Оторванные от всего, далеко над улицей, сбитые в кучу, сели на пол. На душе было тревожно; в темноте все показалось более жутким. Через некоторое время пришли чинить электриче­ство, и мы были освещены.

После полного мрака, в котором мы про­были, вероятно, около часу, с любопытством посмотрели друг на друга. Наши спутники были крайне взволнованы, но по-прежнему мы были разделены. Они даже не смотрели на нас, отворачивались. — Мужчины громко требовали телефон. Женщины плакали.

            В ожидании обысков наших вещей мы по­теряли счет времени.

            Мне было жаль Кику, — с раннего утра он ничего не ел, не пил: лицо сразу побледнело и осунулось. Я просила доставить нам что-нибудь из взятой нами на дорогу пищи и кое-какие вещи на ночь.

            Нам принесли тюфячок, одеяло, подушку и корзинку. Но, увы, в корзинке уже ничего не оказалось. Все было съедено внизу. Оста­вили — очевидно случайно — немного сахару и кусок хлеба. У спутников более благополучно, но граница поставлена между «виновными» я «невиновными», и дележа нет.

            Съели наш сухой хлеб, и изнуренные легли на пол на твердые доски. — Несмотря на волнения, мы заснули. Это была наша первая ночь в ЧК.

            Ночью услыхала, как вызывали наших спутников, сперва одних, потом других. — Остались лишь мы трое, арестованные. Через некоторое время до меня донесся скрип шагов и голос:

— Где здесь Наталия Д.?

            Я поняла, что значат для меня эти слова, и, прислушиваясь, ждала. — Пришли за нами. Мы спустились вниз в ту же залу, где были вечером, только уже совершенно пустую. Тот же электрический свет царил здесь. Было жарко и душно от труб.

            В пустоте бросились в глаза стертая по­золота на стульях и поврежденные барские кресла. Атлас на них, золото на обоях пока­зались такими мишурными и ненужными здесь.

            У большого письменного стола сидел блед­ный человек в тужурке. Лицо у него было молодое и не злое. Он, видимо, устал от бессонных ночей, обысков, от вида арестованных.

            Это — комендант чрезвычайки. Возле него, ногами вверх, полулежал в глубоком кресле тот самый уродец-мальчик, которого я так возненавидела вечером. Голова его предста­вляла одну всклокоченную массу. — Он говорил комиссару — «ты», то и дело приказывал ему что-то. Видимо, он был свой человек.

            Начался длинный томительный осмотр ве­щей. Bсе наши сундуки и чемоданы стояли в коридоре. Я мельком заметила их, проходя. Одна вещь за другой приносились в залу и тут же вскрывались. — Приносить было не­кому, — уродец наотрез отказался помочь, делали все сам комендант и Кика, который охотно предложил свою помощь.

            Выбрасывались на пол наши книги, ри­сунки, краски.

Все мои работы, холсты, — все лежало перед нами, все было сбито на полу под ослепительным светом.

            Один из чемоданов раскрывался не сразу.

            Уродец со злобной усмешкой проткнул его ножом, приговаривая: — «Чего тут церемо­ниться».

            Вещи высыпались и распластанные и ненужные валялись у наших ног. Книги по искус­ству, декорации для театра, эскизы, — всему этому не место здесь, в залах ЧК.

            Осмотр окончили. Кое-как все собрали поспешными руками и свалили в кучи. Кика захлопнул крышку сундука и сказал впол­голоса: — «Не увидим этого больше».

            Все перевязали и на все положили печать, — длинная история с капающим сургучом на пальцы. — Наконец, все было кончено, деньги наши (их очень немного — 50.000 советских рублей) отобрали; нам оставили по 2.000 рублей на каждого. Письма лежали грудами на столе, их должны были читать.

            Пошла скучная работа записи вещей. В глубоком молчании слышался скрип пера ко­менданта. У всех слипались глаза от надоедливого сна — у нас, коменданта, часовых, уродца. Он все еще лежал, забросив ноги за спинку кресла. Пожалуй, лучше всех чувствовали себя часовые. Они, не роняя винтовок из рук и закатив глаза, дремали в креслах. В соседней комнате, на случайных диванах спали отпущенные на волю наши спутники. Они ждали лишь утра, чтобы уйти домой. Более счастливые, чем мы, они спокойно уснули.